На втором этаже, в салоне женской одежды, они медленно прошлись вдоль рядов тесно вывешенных разноцветных пальто.
— Какой у мамы рост, размер? — спросил Дюгаев, задержавшись возле одного зеленого, с цигейковым воротником.
— Как у меня — пятидесятый. А рост поменьше. Второй, кажется, — ответила Любаша и, ни о чем не спрашивая, но обо всем догадываясь, прошла в примерочную.
Дюгаев одно за другим снимал с вешалки пальто и носил их жене на показ и на выбор. — Нет, нет… Ну зачем старушке зеленое? Подай-ка вон то коричневое, с каракулевым воротником, — быстро подчинив мужа своему женскому вкусу, командовала Любаша.
Дюгаев суетливо метался по проходу между вешалками и все поглядывал на часы, словно магазин через десять минут закроют не на ночь, а навсегда.
— Вот! — Любаша наконец облюбовала темное, цвета шоколада, очень хорошего фасона женское пальто с пушистым окладным воротником. — Только денег не хватит. 210 нужно, а у тебя 130, да и то маминых. Давай завтра.
— Нет, нет. Я сейчас… — Дюгаев бросился к выходу.
Вернулся — запыхавшийся, бледный, с испариной на лбу. Извиняясь и благодаря, подскочил к закончившей смену кассирше, возле которой со свертком в руках одиноко стояла Любаша.
Когда вышли из магазина, она сказала:
— Загорелся, как порох… Могли и в другой раз купить… Мама-то не последний день у нас живет.
— Нет! Я хочу непременно сейчас. Пусть хоть в этот вечер нам всем станет легче. Понимаешь?.. Все равно я не смог бы заснуть сегодня… без таблетки снотворного…
— Но… ведь это, — Любаша кивнула на покупку, — это та же таблетка… А нам всем нужно комплексное лечение.
Но Дюгаев уже не слушал, не слышал ее. Он летяще шагал, вдыхая горячими ноздрями крепкий запах мороза, жадно отыскивая среди карусели желто-оранжевых, огненных окон желанное, свое.
Ему уже виделось, как слезно подивится ответному гостинцу мать, как в радостном смущении примерит по его просьбе дорогую обновку, как выздоровевшую и нарядную, он повезет ее домой, как нежно распрощаются они опять бог знает на какой срок.
До следующего, пожалуй, экстремального случая, который выхватит его, Дюгаева, из житейской коловерти, из беличьего колеса бессмертной текучки и снова швырнет в вероломные объятия нежданной материнской беды.