Как только я закрываю глаза, чтобы погрузиться в сон, на меня тут же наваливается бессонница, с которой просто бессмысленно бороться, и тогда я вспоминаю этого странного спасателя и нашу последнюю ночь. Он лег спать, а я вдруг подумала, что просто обязана его отблагодарить за все, что он для меня сделал. Я ничего не могла ему предложить. У меня не было ни денег, ни документов, ни вещей. У меня было только мое израненное тело со множеством синяков, ссадин и уже огрубевших рубцов. Он меня не хотел. Я знаю точно, что он меня не хотел. Я сама спровоцировала его на близость и заставила задрожать от моих назойливых прикосновений. А когда он не смог устоять и начал покрывать мое израненное тело многочисленными поцелуями, я почувствовала, как у меня все поплыло перед глазами и из моей груди начали вырываться глухие стоны. И это было так потрясающе! Тогда мне казалось, что не только мой крик, но и вся моя плоть вырывается вместе с ним наружу. И даже когда все закончилось, мои бедра по-прежнему дрожали, ожидая продолжения. А продолжение было почти всю ночь, и каждый раз, когда я окончательно теряла разум, я рассыпалась в блаженных стонах. Под утро мы лежали без движения, без звука и без сил. Я не шевелилась, и мне казалось, что я не дышу. Я лежала, закрыв глаза, и не могла даже думать. А затем он куда-то ушел и принес для меня женские вещи. Он в последний раз смазал мои раны, аккуратно меня одел, посадил в свою скромную машину и отвез на поезд. Он договорился с проводницей, чтобы меня посадили без документов, дал мне свои нехитрые сбережения и завел в вагон. Я часто прокручиваю в голове тот момент, когда я стояла в своем купе, смотрела в открытое окно и нервно покусывала пересохшие губы. Он стоял на перроне, грустно улыбался и говорил мне, чтобы впредь я была внимательна и крайне аккуратна в отношениях с людьми. А я… Я кивала головой и отвечала, что у меня все будет хорошо, потому что в Москве мне ничего не угрожает, потому что это мой город и мой дом. Когда поезд тронулся, я помахала ему рукой, смахнула слезы, а он как-то нерешительно пошел за отъезжающим поездом. Я закричала ему пресловутое «спасибо», он прокричал мне что-то в ответ, но я уже ничего не расслышала. Он что-то кричал, бежал, махал руками, а я громко плакала и протягивала к нему руки. Когда его уже не было видно, я вдруг поняла, что ничего про него не знаю, а самое главное, я даже не знаю его имени и уже никогда не узнаю, да и он не знает моего. Все эти две недели он называл меня всего одним словом – «утопленница». А после нашей ночной близости он говорил просто «моя утопленница». В его голосе было столько тепла, доброты и искренности, что я воспроизвожу этот голос в своей памяти и чувствую, как у меня ноет сердце.