Я медленно поднял голову. Передо мною моя испуганная Машунька, с глазами просто невероятных размеров. Они у неё и так огромные, бездонные и испуганные, а теперь в них просто настоящий ужас, и он мгновенно перекинулся в мой сердце. Я обнял её, а она разрыдалась.
— Боже! Я боюсь! — она повторяла и повторяла эти три слова, захлёбываясь в рыданиях.
И тут я всё вспомнил.
— Надо уходить — нежно проговорил я, гладя её мягкие волосы — Мы должны идти.
Она несколько раз кивнула головой и мы, не закрывая дверей, пошли вниз по лестнице. Я крепко держал её маленькую руку в своей огромной ладони, как никогда боясь её потерять. Я вёл её к спасению и навязчиво думал о судьбе, о справедливости, о беде в её глазах.
У подъезда две женщины с мордами бультерьеров, застывших в мерзких оскалах, такими они и погибнут. Мы проходим мимо, потупив глаза, и быстро шагаем вперёд.
Вот человек-павлин, раздутый своей гордыней. На одном из балконов женщина-кошка, гуляющая сама по себе, не смотря на мужа и двоих детей. У остановки мой сосед-гиена, спешащий за дозой. Тут и там, люди-змеи, пропитанные ядом своей злобы. Нет, не наберётся здесь десяти…
Мы спешим прочь отсюда. Мне жаль их всех, но я никого не могу спасти. Только они сами могут помочь себе, изменившись, очистившись, и вырвавшись из этой бесконечной минуты. Минуты, растянутой для того, чтобы мы, я и моя жена, единственная такая добрая, такая светлая, и такая чистая в этом городе грязи и ненависти, успели уйти. Одного я не понимаю, почему я? Единственное моё отличие от всех, это то, что меня тошнит от фразы — не мы такие, жизнь такая — потому что я знаю, это не так. Это их отмазка. Хотя, может одной этой тошноты достаточно…
Мы выходим из города, всю дорогу я стараюсь успокоить мою любимую, но она всё ещё всхлипывает и её рука дрожит в моей. Она боится. Боится той беды, которую видит только она. И её страх проникает в меня, обжигая лёгкие и сердце нещадным холодом. Я судорожно пытаюсь вспомнить, откуда он, этот безумный, безысходный, нескончаемый страх. Где его зерно? Где?!
Спиной я ощущаю стену огня, опускающуюся на город, ставший третьим в списке после Содома и Гоморры, и разрушающую его до основания. Я слышу громкий хлопок, больно бьющий по перепонкам, и вдруг вспоминаю, откуда этот вечный, навязчивый, убивающий душу страх. Я выпускаю хрупкую ладонь жены, мои руки взмывают вверх, я спешу дотянуться к её голове, прикрыть её огромные, словно узревшие ещё невидимую другим беду глаза, не дать ей оглянуться, но уже поздно. Я снова наказан сильнее всех них, погибших в этом стёртом с лица Земли городе. За что, Господи? За что ты снова наказываешь меня больше других? Разве я хуже? Зачем ты забираешь у меня самое ценное, оставляя мне в миг обесцененную жизнь? Ты же видишь, без неё я мёртв!