Понимание того, что мой муж — закоренелый пьяница, пришло внезапно, но принятие решения потребовало долгого, долгого периода. Все внутренние связи были сплетены в тугие узлы, но сердце отказывалось это понимать. Я искала объяснения, а потом оправдания. Я боялась телефонных звонков. Затем я боялась молчания, когда он не звонил. Вместо разговоров, я просто выливала пиво. Я старалась не замечать таких вещей, как деньги. Я опасалась жаловаться. Какой смысл, думала я, если все станет только еще хуже?
— Я все понимаю, — сказал он, когда мне однажды все же пришлось завести этот разговор. — Не проблема, я брошу. Ради тебя. Обещаю.
Но один из нас не верил в эти слова.
День за днем мир становился все меньше. Не хотелось открывать шкаф из страха, что там найдешь. Не хотелось проверять карманы его брюк. Никуда не хотелось выходить. Куда он может отправиться со мной, где не будет выпивки?
Часто по утрам я находила пивные бутылки в камине. Джоди вытаскивала банки из-под пива из своего ящика с игрушками. Уэлли рано просыпался каждое утро, и если я осмеливалась выглянуть в окно, то видела, что он сидит в своем фургоне и тянет теплое пиво. Он даже не утруждался заехать за угол.
Когда Джоди было три года, мы поехали в Хартли на свадьбу моего брата Майка. Я с Джоди участвовала в церемонии, так что Уэлли обзавелся свободным временем. Он исчез и появился, когда все уже спали.
— Ты избегаешь нас? — спросила я его.
— Нет, я люблю вашу семью, и ты это знаешь.
Как-то вечером вся семья сидела у маминого кухонного стола. Уэлли, как обычно, нигде не было видно. У нас кончилось пиво, и мама пошла к шкафу, где хранила дополнительные запасы пива для друзей и родственников из города. Большая часть его исчезла.
— Кто, по твоему мнению, мог взять мамино пиво?
— Не знаю. Прости.
— Как ты думаешь, что я должна чувствовать? И что чувствует Джоди?
— Она ничего не понимает.
— Она достаточно взрослая, чтобы все понимать. Ты просто не знаешь ее.
Я боялась спросить. И боялась не спрашивать.
— Ты еще работаешь?
— Конечно работаю. Ты же видишь чеки, не так ли?
Отец Уэлли передал ему во владение часть своего строительного бизнеса, а это означало, что у Уэлли нерегулярная оплата труда. Я не могла понять, то ли у компании зависли проекты, то ли рушится весь мир вокруг нас.
— Речь идет не только о деньгах, Уэлли.
— Я понимаю. Я буду проводить дома больше времени.
— Перестань пить хотя бы на одну неделю.
— Зачем?
— Уэлли!
— Ну хорошо, на одну неделю. Я брошу.
И снова никто из нас не поверил его словам. После свадьбы Майка я наконец призналась себе, что Уэлли представляет собой проблему. Он все реже и реже приходил домой. Я почти никогда не видела его трезвым. Он не был злостным пьяницей, но не мог и взять себя в руки. Тем не менее он влиял на нашу жизнь. Он ездил в нашей единственной машине. Я должна была садиться в автобус или ехать с кем-нибудь из подруг, чтобы купить продукты. Он обналичивал чеки. Он платил по счетам. Часто я так плохо чувствовала себя, что не могла следить за счетами, не говоря уж о том, чтобы самостоятельно заниматься ребенком. Я называла наш дом Синим Гробом, потому что он был окрашен в жуткий оттенок синего цвета, да и форма у него была соответствующая. Сначала это воспринималось как шутка — на самом деле дом был хорошим, да и окружение прекрасное, — но через два года мне стало казаться, что это истинная правда. Мы с Джоди были заключены в этом доме, замурованы заживо.