— Спать будешь, лень пушистая?
— Думать, — замурчала.
— Чем же это? — съехидничал уже из-за печки.
— А не твое дело.
— Ох, характер у тебя. Век тебе жениха не сыскать!
— Нужен он мне больно! У тебя болит, тебе и печалиться!
Домовой в сердцах заслонкой грохнул и затих. А толк с кошкой сцепляться? Ей слово — она десять, ей пальчиком пригрози — она все двадцать когтей выставит, да еще зубки о тебя поточит. Не-е, дураков нет связываться.
Под утро, как мышь на голову свалилась идея. Вскочила Непоседа и ну, в заслонку биться, орать:
— Выходи! Хватит спать, лентяй! Выходи, говорю, дело есть!
— Ну, что ж ты орешь? — вздохнул проснувшийся Федор. Встал и, ежась, в сенки пошел, вернулся с творогом. — На, ешь и поспать дай.
Да нужен мне твой кислый творог, — фыркнула, но притихла.
— Не хочешь — как хочешь, — пошел обратно в постель мужчина. Лег, с головой накрылся одеялом.
Рысь подождала пока ровно сопеть не начнет и рыкнула, призывая домового:
— Собрание!
— Чего? — выглянул — глаза сонные, шерсть торчком.
— План есть.
— А пождать?
— Еще лет двадцать, пока Федор мхом не порастет и окончательно не сопьется? Выходи, сказала!
— Ладно, не ори. Щас тапочки одену… Ой, навязали мне на голову.
Спрыгнул на пол, бухнулся ближе к теплой стенке печи.
— Докладай.
— Не умничай, начальник нашелся. Сам докладывай: желаю все знать по женскому контингенту.
— Это чего?
— Все.
Домовой затылок поскреб:
— Точнее?
— Чего точнее? Женщины есть тут?
— Ну.
— Одинокие?
— Ну.
— Гну! Женщина одна, хозяин один — дошло?
— Не-а.
— Ты с рождения на голову ослаблен, что ли? Вот отоспалась природа-то. Чему удивляться? Ясно, почему хозяйство запущено.
— Оскорбляешь опять?
— Констатирую, — носом в сторону творога повела — а вроде не очень кислым пахнет. Попробовать, что ли? — Рассказывай про всех одиночек, — к миске шагнула.
— Чё рассказывать? Живуть, хлеб жують.
— Хозяйственные? — и язычком творожную крупинку подхватила, попробовала — ничего, очень даже ничего. Есть урча принялась: скуссснооо.
Домовой на полу разлегся, головой к стене печи прислонившись, пальцы замком на животе сложив, ну и рассуждать, в потолок глядючи, культуру свою выказывая — не смотрю, как ты ешь, не вижу что крошки вокруг миски летят.
— Варвара шибко домовитая. Пантелея-то, домового ейного, я хорошо знаю. Уважат его и хозяйку евоную. Намедни клюкву в сахаре мураши жрать повадились, а он сберег, отогнал нахалов-то…
— Не отвлекайся, — облизнулась кошка, зыркнув на него упреждающе.
— Ну, Варвара, я и говорю.
— Еще?
— А? Ну, Василиса. Только неряха она.
— Не надобна, — и давай остатки творога уминать.