— Знала ли она сама что-либо об этом сценарии?
— В этом я сильно сомневаюсь, как и сомневаюсь в способности членов редколлегии сформировать материалы газеты таким образом, чтобы на её обратной стороне оказался репертуар из шести фильмов, на которые вы, Ватсон, обратили внимание в своём расследовании.
— А как же тогда, Холмс, эти фильмы там оказались и к тому же дали столь точное определение каждому из пяти дней путча?
— Всё это, Ватсон, матричные проявления, в рамках которых тогда действовали, в той или иной мере все, принимавшие участие в путче. В этом смысле и действия Чапли—ной — тоже результат матричных проявлений объемлющей «пикники» матрицы «Пиковой дамы», поскольку, в первой главе повести есть упоминание персонажа по фамилии Чапли—цкий, над которым сжалилась графиня и дала ему тайну трёх карт. Тот, насколько я помню, в отличие от Германна, поставил не на 47, а на 50 тысяч и выиграл «три раза сряду», получив в сумме четыреста тысяч; рассчитался с долгом в триста тысяч и ещё остался в выигрыше.
— Таким образом, через числовую меру Пушкин показал, чего не хватало концепции, на основе которой действовала матрица «игры» Германна?
— Верно, Ватсон! 50 — 47 = 3. Это — как раз то, что в концепции, альтернативной библейской, получило название «триединства материи, информации и меры». И потому мне нечего добавить к рассказу Гальбы, расставившего в хронологическом порядке «камни» первого «пикника» так, чтобы «коварный никто» взгромоздил статую Зевса-Ельцина на вершину пирамиды власти. Однако, и эта кукла-статуя не могла выйти в своей деятельности за рамки пушкинской матрицы, выраженной в определённой символике «Пиковой дамы».
Холмс взял со стола томик повестей Пушкина, открыл нужную страницу и зачитал:
«Он был человек лет шестидесяти, самой почтенной наружности; голова покрыта была серебряной сединой; полное и свежее лицо изображало добродушие; глаза блистали, оживленные всегдашнею улыбкою»
— Согласитесь, Ватсон, что этот портрет Чекалинского, данный Пушкиным в начале шестой главы, сильно напоминает Ельцина, каким его показывали Западу в первые годы после путча. А теперь вот это место в конце шестой главы: «Чекалинский стал метать, руки его тряслись. Направо легла дама, налево — туз». Кого в этот момент напоминает Чекалинский?
— Главу ГКЧП, вице-президента СССР Янаева во время его выступления в составе ГКЧП по телевидению.
— Совершенно верно, Ватсон. Это и означает, что пушкинская матрица является объемлющей по отношению к действиям и Ельцина, и условно противостоящего ему ГКЧП. Ничего в этом нет удивительного: ведь все они — из одной управленческой «элиты», имевшей абривиатуру ЦК КПСС, которая (об этом мне рассказали в Испании) раскрывается, как — Центральный Комитет Капитулянтской Партии Самоликвидации Социализма. И в вашей беседе Гальба был прав: возможно, если не они сами то, их «кукловоды» просто договорились, кому править в новых условиях, а кому после короткого пребывания в тюрьме, идти на заслуженный отдых, предварительно обеспечив себе ореол «страдальцев за счастье народное», а «кукловодам» — возможность легитимного возвращения к сценарию политики «социализма» в будущем. Ведь, согласитесь, если после победы Ельцина юристы обосновали незаконность ГКЧП, так при необходимости другая команда юристов не менее строго обоснует факт государственной измены Горбачева и его сподвижников и, соответственно, — правомочность и законность ГКЧП, чья вина при этом будет состоять только в том, что они не достигли успеха. Ведь после того, что мы оба знаем о концептуальной власти, мы должны исходить из того, что всякое законодательство — рубеж обороны, на котором одна концепция защищает себя от осуществления в том же самом обществе другой, принципиально несовместимой с нею концепции. В концептуально же не определившемся обществе, каким был СССР в последние годы своего существования, в одном законодательстве выражались взаимоисключающие друг друга концепции. Именно поэтому на его основе, определившись концептуально, можно юридически безупречно обосновать обвинительное заключение и против Горбачева, и против ГКЧП, и против Ельцина и команды реформаторов эпохи «Гайдара — Черномырдина». Правда и нам надо быть скромнее, памятуя о том, что говорим об этом мы только под давлением того факта, что Россия стала концептуально определяться. А это — явление глобальной значимости.