– Мне не надо лгать, – возразил Лео. – Я еще все очень хорошо помню.
– Я должен попросить у вас прощения, – сказал Гордон, – за свое поведение в тот день, когда вы у нас были. Наверное, я вел себя с вами очень грубо.
Лео махнул рукой:
– Да нет же, я все понимаю. Мой отец был политический заключенный, коммунист. А моя мать – еврейка, вот почему меня посадили. Хотя мой отец был политический. Разумеется, после пакта Сталина – Гитлера он потерял веру. Он понял, что они оба друг друга стоят.
Профессора, сидящего в углу перед шахматным столиком с вежливой улыбкой на лице, это бестактное замечание испугало. С паническим чувством он заметил, что в Гордоне Миддлтоне зреет гнев, и, не желая быть свидетелем словесного излияния этого гнева, он поспешил уйти. Ярость приводила его теперь в уныние.
– Мне пора, – сказал он. – У меня скоро урок. – Он попрощался с Гордоном и Энн. – Позвольте пожелать вам приятного путешествия в Америку и всего вам хорошего. Мне было очень приятно с вами общаться.
Гордон проводил его до двери и радушно сказал:
– Надеюсь, вы не забудете писать нам, профессор. Я буду ждать ваших сообщений о том, что происходит в Германии.
Профессор склонил голову:
– Конечно, конечно.
Он уже твердо решил не поддерживать никаких контактов с Гордоном Миддлтоном. Любая связь с коммунистом, даже таким безвредным, может в будущем принести ему немало непредсказуемых несчастий.
– Подождите, подождите! – Гордон вернулся с профессором обратно в комнату. – Лео, я только что вспомнил, что профессор в конце недели собирается в Нюрнберг. Вы можете его подвезти или это не разрешено вашей организацией?
– Нет-нет, не стоит! – воскликнул профессор в сильном волнении. – В этом нет никакой необходимости.
– Мне это нетрудно, – сказал Лео.
– Нет, – сказал профессор. Теперь он уже был на грани истерики. – У меня есть билет на поезд, все в порядке. Пожалуйста, я же знаю, что для вас это большое неудобство.
– Хорошо, профессор, – сказал Гордон примирительно и повел его к двери.
Когда Гордон вернулся, Моска спросил:
– Чего это он так раскудахтался?
Гордон взглянул на Лео.
– Он очень щепетильный человек. Его сын военный преступник и обвиняется за какие-то мелкие преступления. Я не знаю, в чем дело, но знаю, что судит его германский суд, а не оккупационный трибунал, так что дело, вероятно, не очень серьезное. Наверное, он побоялся, что Лео об этом узнает и решит, что его сын работал в концлагере, а это, разумеется, вовсе не так. Ты же не будешь возражать, Лео?
– Нет, конечно, – ответил Лео.
– Вот что я вам скажу, – продолжал Гордон. – Завтра я к нему схожу. У меня будет время.