– Подожди в подсобке, Руфи.
Я услышал, как он сказал женщине: «Еще раз извините. Моя дочь».
– Красивая девушка, – заметила она.
– Не в красоте счастье, – серьезно ответил он, – была бы голова на плечах.
Я усмехнулась про себя, вспомнив, как несколько лет назад упала и рассекла губу, и в ту ночь он дважды вскакивал с кровати и подходил ко мне убедиться, что все в порядке: ему приснилось, что я на всю жизнь изуродована.
– В темноте сидишь? – спросил он, входя и зажигая свет. – Денежки Дэниела бережешь?
– Боже сохрани, – ответила я, поскольку беречь деньги Дэниела считалось самым страшным грехом. Отец внимательно следил за тем, как мать составляет список продуктов, которые надо взять в лавке, подозревая, что она экономит на еде, только бы не вводить в лишние расходы Дэниела.
– Четверть фунта американского сыра, – громко читал он, – добавляет двенадцать центов к моему недельному жалованью. Ты уверена, что Дэниел может себе это позволить? – Его раздражало еще и то, что брат купил бакалейную лавку, а не большой магазин, где можно было бы брать все необходимые продукты, включая мясо.
– Ты такая нарядная, – сказал мне отец.
– Встречалась с работодателями. – Плохое настроение, от которого мне почти удалось избавиться, снова вернулось. – Некими Штаммами.
– Тебя не взяли?
– Не в этом дело.
Я махнула рукой, не собираясь ничего больше говорить, но не удержалась. И стала рассказывать ему все с самого начала, расхаживая из угла в угол и разглядывая коробки с товарами: томатным соком, консервами, мацой, печеньем, мылом, туалетной бумагой. С ним я могла быть откровеннее, чем с матерью, которая посочувствовала бы мне, но сказала бы, что я огорчаюсь из-за пустяков, а передай я ей слова миссис Штамм, заметила бы, что люди часто говорят не подумав. Я все подробно описала: дом, лифтера, Штаммов. Дважды приходили покупатели, и я была вынуждена силой заставить его обслужить их, уверяя, что могу подождать. Возвращаясь в подсобку, он каждый раз дословно повторял фразу, на которой я остановилась. Иногда перебивал меня, чтобы посетовать на несправедливое устройство общества, в котором только такие люди и имеют деньги, или чтобы спросить о какой-нибудь подробности, которую я упустила: что сначала сказал мне мистер Штамм и предложила ли мне миссис Штамм сигарету, когда закурила сама.
Он ужасно переживал из-за того, что мне пришлось выступать в роли просителя; я еще не дошла до последней колкости миссис Штамм, а он уже принялся ерошить волосы, перебивать меня, хотя ему и нечего было сказать, и в ярости бегать вокруг стула, на котором я сидела до его прихода; я замолчала – мне стало страшно, что кто-нибудь неслышно войдет и увидит двух сумасшедших, исполняющих в полутемной подсобке танец гнева.