Правда, вроде бы есть «теория взрыва» — перевернуть души подростков единым махом. Но для этого нужен поступок особой яркости, который лег бы на разноликих ребят единой силой. Леденцов на это не способен, да и кто знает, что это за поступок? Наверняка не грабеж гражданки Ковалевой. Леденцов перепутал воспитательную задачу с оперативной.
Петельников набрал номер телефона, не очень надеясь услышать высокий и чуть настырный голос. Но этот голос отозвался:
— Вас внимательно слушают!
— Мне бы гражданина Конфеткина…
— Я, товарищ капитан.
— Часы у тебя? — посуровел Петельников.
— Так точно.
— Сам отвезешь гражданке. Машину вышлю.
— Есть, товарищ капитан.
— И с понедельника на работу.
— Вадим Александрович, я только что при помощи этих часов прошел суровую проверку…
— А подумал ли, кто ты теперь для них? Грабитель, такой же, как они!
— Потом признаюсь, что была мистификация…
— А какова эта мистификация гражданке Ковалевой?
— Ради дела же.
— С понедельника на работу, — мягче повторил Петельников.
— Товарищ капитан, могу ли заниматься Шатром в свободное от работы время?
— А у тебя оно бывает?
— Выкрою.
— Кстати, до понедельника еще четыре дня…
Петельников вернулся в свой кабинет и взял термос — было десять минут первого. Игривый закон о неминуемой неприятности сработал-таки; правда, обошлось без выезда на происшествие, но настроение упало. Кофе, как ему и положено, обжигал, но из-за молока имел какой-то нежный цвет и вкуса был утомленного, утраченного и усталого. Этот безароматный кофе окончательно испортил настроение. Впрочем, испорченных настроений старший оперуполномоченный не признавал, как невыполненных заданий.
Разумеется, обидно. Уже столько сделано, человек перекрасился, внедрился… На рискованный эксперимент с часами пошел… И бросить начатую работу?
Петельников медленно допивал кофе — один литр — и думал, чем бы помочь лейтенанту…
С утра Леденцов сел читать педагогические сочинения, изредка прерываясь, чтобы повыжимать гантели да заглянуть в холодильник. Но к середине дня его рьяность убавилась. Чтобы все прочесть и разобраться, не хватит ни четырех дней, ни четырех месяцев, а может быть, не хватит и четырех лет. Писалось в этих книгах широко и глубоко, с изложением педагогических взглядов и воспитательных систем. Были и примеры очень поучительные, но не шедшие Леденцову, потому что он нуждался в особой педагогике — в криминальной, что ли. Близок был Макаренко, но его пацаньё двадцатых годов теперь казалось забавным. Одна Ирка-губа взяла бы под каблук всю макаренковскую колонию. Мир усложнился: приборы, машины, производство, человеческие отношения… И подростки.