Леденцов смотрел уже на Грэга, который, казалось, забился в уголок своего просторного замшевого пиджака. То ли от изучающего леденцовского взгляда, то ли нервы потребовали мгновенной разрядки, но Артист схватил гитару, вскочил и пропел в лицо отличнику:
Дорогая мамочка,
Вот меня и нет.
Остается в рамочке
На память мой портрет.
Леденцов не вытерпел и до Шиндорги взглядом не добрался… Протянув руку, лейтенант отвел сигарету, под которой бурел ожог, походивший на крупную родинку.
— Подожди… Как тебя звать?
— Олег Маслов, — ответила за него Ирка.
— Олег, во все времена и у всех народов стоять перед дамой на коленях зазорным не считалось. Наоборот, честь. Что там на коленях — за дам жизнь отдавали. Ты не думай, что это Ирка, твой враг… Тебя женщина просит!
Маслов не ответил, но глянул на Леденцова с печальным интересом.
— Олег, мне Ирка тоже пакость сделала, все подтвердят… Но поскольку она женщина, я готов преклониться!
И Леденцов легко бухнулся на колени. Олег Маслов вытер ладонью мокрый лоб и опустился рядом. Они стояли плечо в плечо, подняв глаза на Ирку-губу, на женщину. Она слегка наклонилась, словно хотела как-то помочь им в их покорности. И лицо ее, расцветшее удивлением, казалось даже красивым.
Леденцов стоял ликуя. Его предчувствие обернулось открытием…
В каждом из этих ребят все-таки была жалость. Есть в них жалость, он же видел. В одиночку никто бы из них не додумался до такой пытки. Но эту жалость они в себе давят. Чудеса: человечество проявление жалости полагает за высшую добродетель, а эти подростки ее стесняются. Почему? Да потому что они вместе. Видимо, у группы возникает какая-то своя, особая психология. Ну да, психология толпы. Но ведь есть и психология коллектива, в котором стесняются делать плохое… Одно несомненно: работать с ними можно только поодиночке. Но как? Он еще подумает, он еще додумается. В конце концов, для чего же заведен блокнот под названием «Мысли о криминальной педагогике»?
Они поднялись. И никому не слышимый вздох облегчения прошелся по Шатру. Все повеселели, будто минула неприятность.
— Ты иди, — разрешил Бледный отличнику.
Маслов неожиданно всхлипнул.
— Все-таки струхнул, — довольно заметил Шиндорга.
— Не болит, — сказал первые и последние слова Олег Маслов и выскочил из Шатра.
— А я с этим парнем пошел бы и в бой, и в драку, — задумчиво признался Леденцов.
Ему не ответили. Согласились?
— Желток, как браслетик? — спросил Бледный.
— Толкнул за триста…
Леденцов достал деньги, взятые из маминой шкатулки, которая, стоило ее открыть, тоненько, на древнем клавесине, играла полонез Огиньского; впрочем, он тоже клал туда свою зарплату.