— Кто?
— Мои любовные письма! Девятнадцатого, двадцатого и двадцать первого года. Тридцать штук, перевязанные розовой лентой. Их нет!
Эмили разглядывала похожее на гробик углубление в середине сложенного выходного платья.
— Кому могли понадобиться старые любовные послания, написанные безвестным отправителем, которого, наверно, уже нет в живых, безвестному адресату, то есть мне, которая тоже одной ногой в могиле?
— Эмили Бернис! — воскликнула Роуз. — Ты на какой планете живешь? Разве ты не смотрела утренние телепередачи, после которых хочется рот с мылом прополоскать? Разве не читала светскую хронику в городской газете? Разве не листала идиотские женские журналы в парикмахерской?
— Стараюсь этого избегать.
— Напрасно, в другой раз посмотри! Эти щелкоперы мать родную не пожалеют ради завлекательной истории. Не далее как завтра нам позвонят и потребуют выкуп, а нет — продадут эти письма какому-нибудь издателю для серии женских романов или для рубрики «Советы влюбленным». Форменный шантаж, и ничего больше. Угроза огласки! Медлить нельзя.
— Не надо звонить в полицию! Пойми, Роуз, мне невыносимо полоскать перед чужими свое нижнее белье! У нас вино в кладовке осталось? Доставай, Роуз! Помирать, так с музыкой!
Они чудом не скатились с лестницы.
На другой день, всякий раз, когда мимо дома проезжал почтовый фургон, Эмили раздвигала занавески в надежде, что он остановится. Фургон не остановился.
На следующий день у обочины притормозил пикап телемастера: водитель искал нужный адрес. Эмили выбежала на улицу, готовая отразить нападки любых журналистов — охотников копаться в чужом белье. Нападок не последовало.
На третий день, когда здравый смысл подсказывал, что у «Гринтаун газетт» было достаточно времени, чтобы накопить желчи и выплеснуть ее на свои страницы, разлития желчи не произошло.
На четвертый день в почтовом ящике очутилось какое-то письмо, причем без участия почтальона. Имя адресата на конверте было выведено каллиграфическим почерком и выглядело так, будто его написали лимонным соком, а потом подержали над огнем, чтобы буквы стали рельефными.
— Мамочки, — прошептала Эмили, — адресовано Эмили Бернис Уотрисс! Марка в два цента, дата гашения — четвертое июня двадцать первого года. — Она подняла письмо и посмотрела конверт на просвет, пытаясь проникнуть в его тайну. — Украдено четыре дня назад, — удивленно произнесла она, — а теперь еще раз отправлено мне же! Зачем?
— Распечатай, — посоветовала Роуз. — Конверт шестидесятидвухлетней давности, а что внутри?
Собравшись с духом, Эмили извлекла на свет хрупкий листок с коричневатыми строчками, выведенными изящным почерком со множеством завитушек.