- Красюк, у тебя, что, не стоит? - кричала девица. - Лезь скорее сюда!
- Да как же я, милая, до тебя доберусь?
- А ты попку не бойся, он спит там, на своем бугре!
- А потом я ведь не красюк.
Видимо, моя скромность которая, как известно, паче гордости, моей собеседнице и другим девицам пришлась особенно о вкусу. Последовал еще ряд лишь частично лестных для моей внешности замечаний.
- Не робей, мужик! Ты хоть и не красюк, но симпатяга. А симпатия дерет красоту! Так-то на вид ты парень в соку, по румпелю видно!
Теперь уж и мое сердце дрогнуло. Замечание дамы я не мог оставить без ответа и окончательно включился в беседу.
- Ты, небось, из придурни? - не унималась бойкая девица.
- Из придурков, милая, из придурков! - стараясь повысить свои акции и заслужить благосклонность девицы, орал я.
- Он, падло, верно, на блатной работенке кантуется, - оценила мою деятельность в лагере другая девица, - печенье перебирает, в швейцарском сыре дырки пальцем делает.
- Может, и еще где дырки делает, - хихикнула третья девица.
- Помолчите, срамницы, - заметила явно не очень довольная вмешательством в разговор развязных товарок моя главная собеседница, - он мужик занятный, не портите интеллигентного толковища.
Во время всего диалога Войнилович лежал в углу барака на нарах и читал. Дверь на балкон была открыта. Услышав нашу беседу, он отложил книжку и сказал:
- Фильштинский, с кем вы там кокетничаете?
В бараке уже давно все прислушивались к моей беседе с женщинами, и замечание Войниловича произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Макароническое включение в диалог слов из другого культурного и стилистического ряда, гротескное сочетание несочетаемого вернуло слушателей к действительности. Появилась возможность посмотреть на себя со стороны и особенно остро ощутить трагедийность нашего бытия. Это пробуждение вызвало пароксизм истерического смеха. На какую-то минуту был забыт лагерь со всеми его тяготами и нелепостями. Смеялись все - и политические, и уголовники, и старые, и молодые, и образованные, и малограмотные. Даже стоявший рядом со мной в малиновой рубахе блатнячок ухмыльнулся. Женщины еще что-то кричали, но за хохотом их было не слышно. Как-то вдруг всем вспомнилось, что существует другая жизнь и другие человеческие отношения. Реплика Войниловича вырвала нас из мира патологического и фантастического, через этот безудержный смех мы ощутили катарсис и на время вернули себе облик нормальных и свободных людей.
Колхозник.
Настоящего его имени никто не знал, между собой заключенные называли его просто Колхозник. В этом прозвище, возможно, отразилось исконное презрение уголовников к мужикам, по их понятиям, людям тупым и корыстным, в отличие от них самих. Это был человек лет пятидесяти, среднего роста и крепкого телосложения. Он уныло бродил по лагерной и заводской зонам в поношенной и грязной военной гимнастерке, все время что-то выискивая и вынюхивая. Туповатое, с тяжелым подбородком и густыми бровями лицо его выражало одновременно и крайнюю озлобленность, и какую-то затаенную тоску Казалось, что его голова была все время занята какой-то навязчивой и горькой мыслью, не дававшей ему покоя. Ни при этом его маленькие светло-серые глазки зорко и настороженно смотрели вокруг и замечали всякий режимный непорядок. Особое удовольствие он испытывал, охотясь за нарушителями, сумевшими раздобыть спиртное или устроить любовное свидание. Если ему удавалось поймать виновных на месте преступления, обычная угрюмость исчезала с его лица и он с наслаждением, даже с каким-то садизмом записывал имена провинившихся и добивался для них штрафного изолятора.