«В немецкий госпиталь!» — задумался Лешка Любавин, когда Мартенс, стараясь держаться прямо и силясь четко и трезво шагать, вышел через форлагерь к станции железной дороги, где рассчитывал освежиться пивом.
«Вот тебе и упрятали в ТБЦ! — думал Любавин.— Чего же им в самом деле нужно? Чего они добиваются? Может быть, рассчитывают, что Власов даст им оружие, а там удастся перемахнуть на сторону Красной Армии? Да что же они, совсем уж болваны, что ли? Разве немцы это допустят!.. Вон Мартенса и того не послали на фронт, хоть и немец! Небось их пошлют партизан расстреливать, разорять деревни, да и то пулеметов наставят сзади...
Значит, в самом деле, как Мартенс считает, просто шкурники, сволочь — и все тут! Вот тебе и Коржиков, донской казачок! Конечно, как он ни дорожи себя, а дороже пареной репы не станет, другие за ним не пойдут, а врачей подведет. И Хмару и Луцкиса тоже погубит!»
Как ведь казалось просто тогда со всеми четырнадцатью дружками! Собрал в отдельный барак да выдал по лишнему черпаку баланды — тут их и видать на весь лагерь! Да «чистая душа» еще сам помог в этом деле. А теперь что делать?! Может быть, Мартенс всю эту выпивку и устроил для проверки его, Любавина! Завел разговор про Волгу, про фатера с муттер. Уж и сыр тут отцовский расписывал, и маткины пирожки, и колхозных коней... На колхозных конях задумал под Лешку подъезжать! А может, и нет никакого заявления от Коржикова, а ребята узнают, да трахнут его лопатою по башке... Тут и конец тебе, Лешка Любавин!..
Не было в лагере человека, которому было бы тяжелее, труднее, чем Лешке. У всех была спайка, товарищество, каждый мог в нужный момент положиться на дружескую поддержку, а Лешка был совершенно один. Он сам обрек себя на это проклятое одиночество, взвалил на себя общую неприязнь и презрение.
Любавин чувствовал, что в лагере происходит что-то небывалое, новое, какие-то свежие тайные силы родились в среде пленных. Его посещение «полиции» в ТБЦ и разговор с Кострикиным подтвердили тогда его первую догадку. Это были совсем другие люди, другие порядки... Прежняя полиция, коменданты, включая Шикова, испытывали лишь страх перед Лешкой, может быть — неприязнь, но, кроме того, и уважение, смешанное с завистью к его силе. Одно слово Лешки гестаповцу Краузе — и любой полицейский мог полететь на отправку в рабочую колонну. Митька Шиков одно время так и считал, что именно Лешка Любавин подстроил отправку полиции и поваров из каменных бараков...
— Что тебе, Бронислав давал мало, да? — добивался у Лешки банщик. — Или тебе повара из каменных мяса не присылали? Что тебе новые, больше дадут?!