— Ну, как его звать-то... черт его знает... Петька? Васька?.. Денщику твоему, кто там чистит тебе сапоги, — сказал Лешка, как будто он знал в лицо этого «пацана».
— Мне?! Сапоги?! — возмутился Кострикин. — Я и до плена сам себе чистил!
— Мало ли кем ты до плена был! — возразил с каким-то намеком наперсник «чистой души». — Может, ты, — Лешка усмехнулся, — может... сам сапоги кому-нибудь чистил, а теперь ты начальство! Да таких комендантов полиции и плен не видал, чтобы сапоги себе начищать! — с раздражением добавил он и взглянул таким выражением, что у Кострикина защемило сердце.
— Ну, в картишки-то перебросимся, что ли? — настаивал Лешка.
— Не играю, — буркнул Кострикин.
— Тьфу ты, жмот! Ты небось вечерами, чем в карты играть, богу молишься, что ли? Или на эту карту молебны поёшь? — издевательски сказал Лешка.
«Неужто о чем-нибудь догадался?! Или донос?!» — подумал Кострикин.
Лешка вдруг поднялся с койки и взялся за костыли:
— Ну ладно! Даже чаем не угостил! Схожу-ка на кухню... Может, в каменных хоть повара покладистее, чем коменданты... Бывай! Хоть мясца подшибу!
Он быстро заковылял к кухням.
Кострикин в тревоге зашел рассказать Муравьеву о неожиданном госте.
— Черт его знает, вроде на что-то он намекал... Неспокойно мне стало. Нюхает, ходит, как пес! Может, чего почуяли или «аптечку» поймали...
— Ну что же, Иван Андреич, мы приберем «аптечки» пока подальше. А если он что почуял, то надо его подозрение развеять, — успокоил Кострикина Муравьев. — Зато я скажу тебе, хоть он и предатель, а прав: нельзя тебе ото всех отличаться. Может быть, надо и «голых» картинок хоть две-три повесить и место свое отделить. А картишки уж бог велел полицаям держать!
— Может, надо было и чаем его угостить?! И мяса с кухни потребовать, и сапоги проиграть в очко?!
— За такую науку я бы ему не пожалел, свою пайку сахару отдал: пусть себе пьет да подавится! — весело сказал Муравьев. — И сапоги в придачу бы кинул...
Кострикин засмеялся:
— В другой раз он как придет, я к вам за сахаром своего пацана пришлю, а на кухню пошлю полицая за мясом...
— И правильно! Дядя Миша мужик с головой, не по-твоему действовать будет, — заключил Муравьев. — Так ты там на всякий случай через полицию распорядись, чтобы «аптечки» пока из бараков изъяли и придержали...
Емельян с удивлением и радостью наблюдал Муравьева, который жил теперь рядом с ним, спал при аптеке, вечерами ходил «потолкаться» среди санитаров или больных по секциям, побывал и у Пимена и у Ивана, познакомился с Шаблей, завел разговор с его немецким приятелем Оскаром Вайсом, не смущаясь ни недостатком слов, ни незнанием форм языка. И замкнутый со всеми, кроме Никифора, Вайс вдруг охотно разговорился сам с Муравьевым, восполняя жестами недостаток слов Муравьева и даже найдя у себя в запасе сколько-то русских.