— Посмотрим, как будут идти побеги, тогда и поручим товарищам, пройдя через фронт, рассказать о нас кому следует. Ведь это нам трудно добраться туда, а оттуда до нас, я думаю, не представляет сложности ни для командования, ни для партии,— сказал Баграмов.
Иван всю неделю после этой беседы с волнением надеялся, что именно ему Бюро поручит эту важную связь... Он понял тот разговор с Баграмовым как намек на поручение ему этой задачи. И вдруг ему нанесли такой страшный удар...
Едва дождавшись утра, Иван поспешил увидаться с Баграмовым. Он удачно застал его одного в аптеке. Слова, которые Балашов подготовил для этого разговора, были резки и дерзки. Он так и хотел начать: «Какое право имело Бюро так распоряжаться судьбой человека, если даже не вызвало его для личной беседы?!»
Баграмов встретил его приветливым взглядом и крепким рукопожатием, и это искреннее приветствие и доверчивый взгляд погасили запальчивость Балашова. Вся подготовленная бессонной ночью дерзость пропала.
— Емельян Иваныч, — обратился он с какою-то даже робостью, — помните, вы говорили о связи... Я так этого ждал... Емельян Иваныч... — Голос Балашова сорвался от волнения, и он замялся, умолк.
— Ты пришел отказаться? Я так и думал, Иван,— перебил Баграмов. — Теперь тебе трудно остаться... Я и вчера сказал тебе, что Бюро не имеет права тебя удерживать... Ну что ж. Ни пера ни пуха, как говорится!
— Идите вы к черту! — искренне сорвалось у Ивана. — Если хотите знать, я пришел спросить, когда перебираться в форлагерь... — Балашов в смущении замолчал.
— Значит, прости, я не понял! — с чуть приметной печальной усмешкой ответил Баграмов. — Знаю, что трудно, знаю! — вдруг горячо сказал он. — И правильно, шли меня к черту, бранись, но дело есть дело... Да что же мы все в Бюро, камни, что ли! Мы понимаем, какой для тебя удар... А надо!
— Эх, Емельян Иваныч! — со вздохом, глухо сказал Балашов.
— Ничего не попишешь! — вздохнул и Баграмов, сжав его руку. — Изменится обстановка, — может быть, будет тебе и другая задача...
От Баграмова Балашов через все препятствия прорвался к «мушкетерам», в каменные бараки, чтобы сказать наотрез, что в эти дни много думал и свой лично побег считает менее нужным, чем работу здесь, в лагере...
— Это что же, твой дорогой Емельян Иваныч, что ли, «премудрость» такую тебе разъяснил? — насмешливо спросил Генька. — Мы с тобой, Ванька, солдаты, рядовые бойцы! Наше дело — в ряды, в окопы, на передний край, к пулемету. А эта премудрость для тех, кто... Ты помнишь, в Парке культуры сидел старик у весов, и было написано: «Весы для лиц, уважающих свое здоровье». Эта теорийка, Ванька, тоже для лиц, уважающих собственное здоровье. После пятидесяти лет, она, вероятно, кажется всем убедительной, а от тебя я не ждал...