— Мне никто ничего не подсказывал. Я сам сделал свои заключения, — угрюмо ответил Иван.
— Тем хуже, — вмешался Батыгин. — Значит, Иван, нам искать другого попутчика?
— Значит, другого.
— Трепач ты! — презрительно заключил Никита.
Балашов промолчал.
— Слушай, Иван, — вскинулся Генька, — не валяй дурака! Мне ведь все ясно. Давай по душам. Никто не смеет бойца удерживать от побега. И сам тут погибнешь без чести и пользы... А мы зовем тебя на бой, понимаешь — за родину!.. Мы же с тобой говорили, ты сам говорил: «Раз не пройдем — тогда во второй раз рванемся, не пройдем во второй — двинем в третий...»
— Все решено, ребята, — возразил Балашов. — Нелегко отказаться, а надо... Понятно?
— Не понятно, а черт с тобой! — заключил со злостью Батыгин.
— Я могу подсказать, кого третьим взять вместо меня, — предложил Балашов.
— Обойдемся и без подсказки! Ты за себя и то поручиться не можешь! — презрительно оборвал Батыгин...
В тот же день «мушкетеры», после беседы с Муравьевым и Кумовым, получили именно то самое, заветное задание от Бюро и при помощи похоронной команды покинули лагерь. Генька — с утра, Батыгин — после обеда. Они выбрали для побега субботу, чтобы воскресенье, когда отсутствуют в лагере немцы, оставалось лишним днем, отделяющим их от начала поисков.
Иван знал о побеге. Он знал, что друзья залегли на кладбище до ночи, представил себе, как они лежат под лапами заранее намеченной низкокронной ели, прижавшись друг к другу с гулко бьющимися сердцами, ожидая минуты, когда настанет пора подниматься в поход...
Когда все уснули, Иван встал с койки и вышел из барака наружу, чтобы прислушаться к темной весенней ночи.Не было слышно ни выстрелов, ни лая сторожевых собак, ни свистков, ни криков. Звезды тесно гнездились по темному небу. «Теперь они уже вышли и пересекли полотно железной дороги», — думал Иван, мысленно следуя за «мушкетерами» по давно разработанному маршруту. У него защемило сердце, и слезы вдруг поползли по щекам, ветер высушивал их, но не мог освежить глаза, которые вновь наполнялись влагой.
Наутро Балашов, Славинский и Павлик вместе с Пименом Трудниковым перешли в форлагерь, где стояли шесть деревянных бараков, отделенные проволокой от регистратуры и бани и так же отгороженные от отделений хирургии и внутренних болезней.
В личные карточки Балашова во всех инстанциях уже внесли слово «фельдшер», так, будто оно было записано с момента прибытия в лагерь. Он стал называться старшим фельдшером карантинных бараков форлагеря. Смысл в этом был тот, что, числясь «комендантом», он оказался бы под властью старшего коменданта Шикова, а в качестве «старшего фельдшера», выполняя те же административные функции, он подчинялся только Леониду Андреевичу.