Мелкая отвратительная дрожь, родившись внизу живота, подбирается к плечам; правой рукой я баюкаю левую — безобразный белый кокон, подвешенный на бинте. Боль и озноб сопровождают меня третьи сутки подряд, отпуская ненадолго и возвращаясь вновь, цепкие, как клещ. Сдается мне, что Огюст Птижан начинает температурить… Этого еще не хватало!
Голубые неоновые буквы БАР глубоко упрятаны под широкий козырек: дань войне и ее черному ангелу — авиации, распластывающей над ночным Парижем свои алюминиевые крылья. Бомбардировок не было, но боши, очевидно, считают, что береженого бог бережет.
— Я пойду с вами, — повторяет Эрлих.
Нос, щеки, очки штурмбаннфюрера, окрашенные неоном, слабо светятся во мраке салона машины. Рукой в перчатке Эрлих небрежно поворачивает баранку, и «мерседес», осев на задние колеса, с ходу замирает, прижавшись к тротуару.
— Хорошо, — соглашаюсь я беззаботно, словно речь идет о пустяке. — Дистанция — двадцать шагов.
— У меня с детства скверный слух.
— Вот как? И все-таки чего не случается! Верите ли, но я знавал мальчишку, который с задней парты слышал, о чем шепчутся на первой.
— Редкая способность!
— А вдруг и вы небесталанны? Вдруг номер телефона и мои слова войдут в ваши уши и застрянут там?
— Хорошо, — говорит Эрлих с раздражением. — Мы же договорились… В баре есть второй выход?
— Конечно.
— Извините, Птижан, но я люблю гарантии. Подождем четверть часа.
Полевой «симменс», ребристый и остроугольный, вклинен на сиденье между мной и Эрлихом. Прижав к уху трубку, штурмбаннфюрер свободной рукой поворачивает выключатель радиотелефона; несколько раз прижимает кнопку зуммера.
— Здесь — Эрлих!.. Шесть человек в машине к бару «Одеон» на улицу Савойяров… Да, шесть человек. Я жду у входа: «мерседес» — номерной знак ЦН семь — ноль один… Повторите!..
— Это не по правилам, — укоризненно говорю я, когда Эрлих кладет трубку в зажимы. — Хорош подарочек!
— Побег заключенного тоже не презент.
— С чего вы взяли?
— Наш роман только начинается. Согласитесь; Огюст, обидно было бы расстаться на самом интригующем этапе.
Я делаю оскорбленную мину и демонстративно отодвигаюсь, забыв, что в темном салоне Эрлих не увидит моего лица. В общем, все идет более или менее нормально. Наберемся терпения на пятнадцать долгих минут. Ждать — это я умею.
— Вы бывали в «Одеоне»? — спрашивает Эрлих и протягивает мне портсигар. Я нащупываю сигарету и, не закуривая, сую ее в карманчик пиджака.
— Нечасто.
— Здесь весело? Хорошие вина?
— Как и везде. С вашим приходом в Париже заметно поскучнело.
— Война, Птижан. В Берлине тоже танцуют нечасто.