Вот это-то и понял Элрой. Не детали, а главное - что произошел надлом.
Старик не вызывал меня на откровенность и все же подошел ненароком к той грани, за которой все вышло бы наружу. Мы кончили ужинать, и за кофе я у него спросил про плату, сколько с меня, собственно, причиталось. Он долго глядел на скатерть.
– Вообще-то, по пятьдесят за ночь, - сказал он. - Не считая еды. Четыре ночи покамест, так?
Я кивнул. В моем кошельке было триста двадцать долларов.
Элрой не отрывал глаз от скатерти.
– Но это в сезон. По справедливости, я должен скинуть чуток. - Он откинулся на спинку стула. - По-твоему, сколько?
– Не знаю, - сказал я. - Ну - сорок?
– Сорок нормально. По сорок в ночь. Теперь еда. Сотня годится? В сумме - двести шестьдесят.
– Допустим.
Он поднял брови:
– Дорого?
– Нет, все правильно. Все отлично. Но завтра… Наверное, я завтра уеду.
Элрой пожал плечами и стал убирать со стола. Он занимался тарелками, как если бы предмет был исчерпан. Потом всплеснул руками.
– Знаешь, что мы забыли? Оплату. Ты же для меня работал немного. Значит, нужно сосчитать тебе повременную расценку. Сколько тебе на последней работе платили в час?
– Мало, - ответил я.
– Невыгодная работа была?
– Да, бросовая.
Я медленно, не собираясь вдаваться в подробности, начал ему рассказывать про мою работу на консервном заводе. Сперва я перечислял факты, но не удержался и перешел на кровяные сгустки, брандспойт и несмываемую вонь, проникшую во все поры. Я говорил долго. Про кабаний визг, наполнявший мои сны, звуки, доносившиеся от бойни и из разделочной, про то, как я по ночам просыпался от жирного запаха свинины, вставшего поперек глотки.
Когда я кончил, Элрой кивнул.
– По-честному, когда ты подъехал сюда, я не мог понять, в чем дело. Запах я имею в виду. Пахло, как не от человека, а от громадного контейнера со свининой.
Он почти улыбнулся, прочистил горло и сел с карандашом и бумагой к столу.
– Так сколько ты получал за эту работу? Десять долларов в час? Пятнадцать?
– Меньше.
Элрой покачал головой.
– Допустим, пятнадцать. Двадцать пять часов ты здесь проработал? Значит, триста семьдесят пять. Минус двести шестьдесят за еду и ночлег, сто пятнадцать за мной.
Он вытащил из нагрудного кармана четыре банкноты по пятьдесят долларов.
– Для ровного счета.
– Нет.
– Бери, бери. На сдачу пострижешься.
Остаток вечера деньги пролежали на столе, а утром у меня под дверью лежал конверт. В конверте были четыре бумажки по пятьдесят долларов и записка: «На крайний случай».
Старик все понимал.
Оглядываясь назад через двадцать лет, я порой недоумеваю. Как если бы события того лета происходили в некоем другом измерении, там, откуда мы приходим для жизни и куда уходим после конца. Реальность теряет черты. В те дни на берегу реки мне часто казалось, что я выскользнул из своей кожи и наблюдаю со стороны за бедолагой с моим именем и лицом, который нехотя бредет в будущее, не понимая, что его ждет. Я и теперь вижу себя тогдашнего как в любительском фильме: вот я, молодой, загорелый, сильный, на голове - густая шевелюра. Не пью и не курю. Одет в линялые голубые джинсы и белую футболку. Вот я сижу перед наступлением сумерек на мостках, небо розовеет, я заканчиваю письмо к родителям, рассказывающее, что к чему и почему я не решился напрямую поговорить с ними. Пожалуйста, не сердитесь. Для описания того, что у меня кипит внутри, я не нахожу слов, и просто пишу, что так будет лучше. В конце приписываю про каникулы, которые мы проводили вместе на озере Уайтфиш-лейк: место, где я сейчас нахожусь, напоминает мне о том милом времени. Чувствую себя хорошо, напишу снова из Виннипега, Монреаля или где окажусь.