Графиня порылась в памяти в поисках перечня шекспировских пьес.
— «Сон в летнюю ночь»?
— Боже, нет, — досадливо фыркнул Пипс. — Я видел ее в шестьдесят восьмом, и это была самая скучная и нелепая пьеса из всех, что мне доводилось видеть.
— «Ромео и Джульетта»?
— И не эта, которую я считаю худшей пьесой из тех, что видел в своей жизни.
— «Двенадцатая ночь»?
— Господи, мадам, вы надо мной смеетесь. Я бы не отважился во второй раз посмотреть эту слабую вещь. Нет, нет. — Пипс примостился на подоконнике рядом с графиней и посмотрел на реку. — В той пьесе, насколько я помню, была музыка, несколько великолепных сцен и механизмов, множество комических ролей у матросов и могучее чудовище, и речь в ней шла о море и кораблях.
— А-а, ты, должно быть, говоришь о «Зачарованном острове»?
— Точно. — Пипс соскочил с подоконника и всплеснул руками. — Такая увлекательная.
— Ставшая такой после того, как мистер Драйден и мистер Пёрселл улучшили ее. Оригинальная пьеса Шекспира — полная чушь.[21]
— И милая маленькая Лукас идеально танцевала Доринду, младшую дочь Просперо. — Пипс энергично закивал, словно снова переживал те впечатления, потом его улыбка померкла, и он посмотрел на башню водопровода. — Бедная леди, прийти к такому страшному концу. — Он снова сел. — Я бы хотел сказать, что в ночь убийства стал свидетелем чего-то важного, но не могу. Зрение у меня плохое, а ночью мой телескоп ни на что не годен, кроме как разгадывать тайны Луны. Да, Лукас очень хорошо тогда играла, но, не побоюсь соврать, матросы были лучше всех, такие комичные, а уж как плясали...
— Значит, Сэмюэл, — прервала его графиня, прежде чем Пипс пустился в очередную хвалебную песнь морю, — ты больше ничего не помнишь о событиях той ночи, когда погибла миссис Лукас?
— Помню, что увидел тебя и пригласил на рубцы, а ты не пришла. — Он снова почесал в парике.
Графиня слегка отодвинулась на случай, если в нем жили вши.
— Я, кажется, действительно припоминаю толпу безумной, пустоголовой молодежи, бушевавшей на улице и ведшей себя как самые нахальные и невоспитанные дикари.
— Титиры. — Графиня вздрогнула при воспоминании о своем парике, повисшем на подоконнике, на который она теперь опиралась локтем. — Больше ничего?
— Почему ты задаешь так много вопросов? Тебя нанял мировой судья?
— Нет, нет, Сэмюэл. Я сочинительница.
— О, в самом деле? — Пипс просиял. — Я тоже. Позволь преподнести тебе экземпляр моей единственной опубликованной работы.
Он прошаркал в соседнюю комнату и вернулся с книгой в кожаном переплете, которую заворачивал в старую газету.