— Вот была б ты замужем, не так бы хворала.
Вчера мать наблюдала за моим купаньем, но одеться не позволила, сказав, что для постельного режима хватит и ночной сорочки. Потом Вайгерс вынесла платье, которое я сшила себе для поездок в Миллбанк; забытое, оно лежало в гардеробной со званого вечера, и горничная решила, что я оставила его для чистки. Увидев на платье следы известки, я вспомнила мисс Брюэр, отлетевшую к стене. Мать на меня глянула и приказала Вайгерс платье вычистить и убрать. Погодите, сказала я, ведь оно мне понадобится, на что мать ответила: не собираюсь же я продолжать поездки после всего случившегося!
— Забирай платье и уходи, — чуть спокойнее приказала она Вайгерс.
Горничная бросила на меня взгляд и вышла. Я услышала ее торопливые шаги по лестнице.
Возникло все то же занудливое препирательство.
— Я не позволю тебе ездить в Миллбанк, коль скоро ты возвращаешься оттуда в таком состоянии, — сказала мать.
Она не может мне запретить, ответила я, если я сама этого хочу.
— Тебя должно удержать собственное понятие о пристойности, — не унималась мать. — И преданность матери!
В моих поездках нет ничего недостойного или вероломного, возразила я, как может такое прийти в голову? А разве не вероломно так позорить ее на званом ужине перед мистером Дансом и мисс Палмер? — взвилась мать. Она всегда знала, что из визитов в тюрьму ничего хорошего не выйдет, а сейчас то же самое говорит доктор Эш: поездки вновь толкнули меня в болезнь, от которой я только-только начала оправляться. Я обрела чересчур большую свободу, что не подходит моему характеру. Я слишком впечатлительна и после общения с грубыми острожницами забываю о приличиях. Чрезмерная праздность порождает во мне фантазии... и так далее, и так далее.
— Мистер Шиллитоу прислал записку, где спрашивает о тебе, — заключила мать.
Оказалось, письмо пришло на следующий день после моего визита. Я отвечу сама, сказала мать, и сообщу, что ты больше не приедешь, ибо очень нездорова.
Перепалка меня обессилила. Я все поняла про мать и ощутила прилив злости. «Будь ты проклята, сука!» — отчетливо прозвучало в моей голове, будто эти слова прошипели тайные уста. Их произнесли так ясно, что я вздрогнула, испугавшись, что мать тоже их слышит. Но она, не оглядываясь, решительно направилась к двери, и я сообразила, как надо поступить. Отерев платком рот, я окликнула мать: ей не надо беспокоиться, я сама напишу мистеру Шиллитоу.
Она права. С Миллбанком покончено. Я не смотрела ей в глаза, и мать, видимо, посчитала это признаком стыда; она подошла ко мне, коснулась моей щеки и сказала: