Девочка не сразу об этом узнала, потому что поздно пришла из школы. В девятом классе было не так как в восьмом, там учились до четырех, потом еще надо было остаться поговорить с одним человеком, в общем, девочка поздно пришла из школы. В квартире ее встретили холод и никого. Должна была быть мама, но мамы не было. Девочка руками вытащила из холодного супа кусок мяса, надкусила его и пошла к Юсе. У Юси ей долго не открывали, совсем как когда—то в два часа ночи, а потом вдруг открыла девочкина мама и сказала, что к Юсе нельзя, потому что Юся умерла. Девочка не поняла, как это может быть, потому что позавчера они с Юсей сидели за столом и пили жасминовый чай, а вчера ведь не случилось ничего такого. Ну что ты хочешь, сказала мама, такой возраст, восемьдесят семь лет, нужно за нее радоваться, она умерла, как святая, просто легла спать и не и проснулась, не мучалась, не болела ничем, восемьдесят семь лет, шутка ли. Иди домой.
Девочка пошла домой, но потом передумала и вышла на лестницу. Мама с ней домой не пошла, наверное, была еще у Юси, хотя непонятно, что она там делала, раз Юся умерла. Девочка подумала, что, может быть, мама пошутила и Юся не умерла, а просто они с мамой решили девочку разыграть. Она еще раз быстро спустилась к Юсе, но ей никто не открыл, совсем никто, как будто дома никого не было, а этого уже не могло быть никак, потому что Юсе действительно было восемьдесят семь лет и она уже года три не выходила из дома. Девочка приносила ей продукты, а гуляла Юся на балконе. Девочка выбежала на улицу и посмотрела на Юсин балкон. На балконе Юси не было.
Потом девочка долго сидела дома и ничего не делала, потом пришла мама и ничего не сказала. Потом девочка думала, с кем она теперь будем дружить. Потом она отказалась ехать на Юсины похороны. Потом все—таки поехала. А потом, много лет спустя, она, маясь молчанием рассказала кому—то: когда мне было четыре года моей лучшей подруге было семьдесят семь. Вот бедняжка, отозвался кто—то, тебе что, совсем не было с кем дружить? Почему не было, удивилась девочка, я же как раз говорю что было. Ну да, кивнул кто—то, бывает и такое. Девочка не поняла, что это за «такое» и почему оно «бывает», но на всякий случаи промолчала. Она вообще была молчаливая.
Неважно, кем оно было в том своем воплощении: девочкой или мальчиком; кажется, все—таки девочкой, да, девочкой, точно. У этой девочки, которой оно в том своем воплощении оказалось, даже имя было, например, Елена, или там Ольга, или, допустим Нюра, или Алина — какое—нибудь хорошее женское имя, и ее им звали; даже, может быть, Майя. А что? Майя, Майечка, красиво, ладно, ну да. И вот живет эта Майечка—Майя, потому что родилась в мае, мама, кстати, хотела мальчика. И если бы все—таки повезло, то был бы Павел, она давно так решила, но Павла не получилось, может, поэтому девочка Майя была слегка неудачная, нестрашно, многие дети такими бывают, но с ней почему—то никто не дружил. И девочка тогда учится в четвертом классе, нет, в третьем, в том, где еще носят по праздникам такие, знаете, формы — с юбкой и блузкой, эти формы называются «пионерские», и юбка в складку, а блузка жесткая, мальчикового немножко покроя (снова мальчики — Павел?), и обязательно пионерский галстук, нельзя же без галстука, потому что девочка Майя живет ровно в начале восьмидесятых голов, и там, в этих восьмидесятых годах, у нее школа и класс, и пионерский галстук, и скоро праздник, тоже майский, как ее имя, и поэтому нужно юбку в складку и белую блузку, и гольфы. Ах да, ну вот я и вспомнила — девочка, оно тогда точно было девочка, а не мальчик, потому что у нее были гольфы, конечно, у вас таких не было, а у нее были.