Зелеев забронировал для них номер в Эссекс Хаус, сорокаэтажном отеле на Сентрал Парк Саус, где их сразу же провели в их комнату, просторную, с видом на парк, огромной кроватью, хорошенькой кроваткой для Валентина и небольшой кухней.
– Константин, это совершенно излишне, – сказала она, глядя на категорию номера, помеченную на двери. – Честно говоря, я думала, что мы едем в небольшую квартирку.
– Это – мой вам подарок, – спокойно сказал ей Зелеев. – После того, что вам пришлось вынести, вы заслужили немного комфорта.
– Об этом не может быть и речи, – вмешавшись, твердо сказал Антуан. – Вы очень добры, но мы просто не можем принять.
– Серьезно? Ну так вот что я вам отвечу – вы не можете отказаться, не обидев меня. И очень сильно обидев, – он поглаживал свои усы, по-прежнему ярко-рыжие и ухоженные. – Всего на три ночи, mon ami. Он сделал паузу.
– Если вы не хотите сделать это ради себя, то хотя бы ради жены – ведь ей приходилось так много работать.
– Не знаю… – Антуан вспыхнул краской замешательства.
– Просто отдохните, – предложил Зелеев. – И подумайте об этом позже. Не сейчас.
– Разве здесь не чудесно? – воскликнула Мадлен, когда он ушел. Она прилегла на кровать и смотрела, как Валентин с удовольствием ползал по мягкому ковру, его маленькое личико светилось любопытством. – А вид! Какой отсюда вид!
– Тихая комнатка, – сказал неопределенно Антуан. – А где мои костыли?
Мадлен быстро встала с кровати и протянула ему костыли.
– Куда ты хочешь идти? Могу я помочь тебе, chéri?
– Я просто хочу пойти в туалет – разве нельзя? Он выбрался из своего кресла и направился к ванной комнате.
– Если твой друг вообще принимал меня в расчет, он должен был понять – мне придется привыкать к двум новым местам вместо одного.
За ним захлопнулась дверь, и жаркие слезы брызнули из глаз Мадлен, и словно в ответ, Валентин зашелся плачем. Она подхватила его на руки и прижала к себе, чувствуя, как его маленькая грудка сотрясается при каждом рыдании. Мадлен вдруг стало совсем тоскливо. Если б она могла также свободно излить всю тяжесть, скопившуюся у нее на сердце!
Дверь снова открылась. Антуан стоял в полосе света за его спиной, и смотрел на них.
– Прости меня, – проговорил он.
– Мне нечего тебе прощать, – Мадлен быстро стерла слезы со своих щек, а потом со щечек ребенка. – Я знаю, как тебе тяжело.
Она помолчала.
– Может, я не могу знать до конца – но я чувствую, что твоя боль – это моя боль.
– Я знаю. Но было бы лучше, если б это было не так.
Он опустился на кровать и лег, вздохнув с облегчением.
– Немного крепковат, – сказал он, ощущая под собой матрац. – Но совсем неплохо.