И в луче фонарика он увидел ее.
Она скорчилась на земле, колени почти вдавились в грудь, но она пела почти беззвучно и чиркала спичками, зажигая одну, бросая, и зажигая другую.
– Мадди?
Казалось, она не слышала его – просто смотрела слепым взглядом на свет. Ее лицо было застывшим ужасом, блестящие, но невидящие глаза – огромными, и она все еще шептала слова песни «Невозможно забыть», не понимая, что уже нечего было слышать…
Гидеон прошел последние шаги, разделявшие их. Его ноги тряслись, он бессильно опустился возле нее и с порывистой нежностью коснулся ее щеки.
И тогда Мадлен перестала петь.
– Ты можешь встать? – спросил он, и его собственный голос был едва ли громче шепота.
Она кивнула, и, помогая ей встать, он увидел на ней кровь, и в отчаянье стал водить лучом фонарика по ее телу, пытаясь и боясь увидеть, где она была ранена.
– Не моя кровь, – с трудом прошептала она.
– Слава Богу!
Он попытался обнять ее. На какое-то мгновение она оттолкнула его. Когда глаза ее привыкли к свету, она увидела и поняла, что это и вправду был Гидеон, с лицом, перекошенным от страха и тревоги. И тогда она начала тихо и слабо плакать.
– Мадди, любовь моя, – очень осторожно он обнял ее и услышал, как она застонала на его груди от боли, облегчения и радости. – Теперь все хорошо, любовь моя, теперь все хорошо, – он приговаривал мягко, прижимая ее к себе, баюкая бережно, словно она была маленьким, хрупким ребенком.
Она что-то сказала, едва слышно, в его грудь.
– Что, моя дорогая?
Она подняла лицо – совсем чуть-чуть.
– Валентин? – она прижалась к нему. – Ты нашел Валентина?
– Он жив и здоров, – он поцеловал ее в волосы. – Жив и здоров.
Он взял ее на руки, поражаясь ее легкости. Освещая фонариком землю, пошел назад по своим собственным, абсурдно зловещим следам – назад, к живому, реальному миру…
– Dieu! – услышал он, и взглянул вниз, он увидел, что они проходят мимо тела Зелеева, полупогребенного стеной из скелетов, рухнувшей на него, когда грянул выстрел, покончивший с кошмаром.
– Не смотри, – шепнул он ей в ухо. И почувствовал, как она расслабилась – впервые, ему вдруг захотелось кричать от счастья, выплеснуть миру свою благодарность и ликование. Но вместо этого он шел молча и упорно, благословляя драгоценную ношу на руках.
Казалось, он шел уже целую вечность, когда показались винтовые ступеньки, и ему пришлось поставить ее на землю, хотя ему ни за что на свете не хотелось отпускать ее даже на секунду.
– Здесь очень тесно, – сказал он встревоженно. – Я не могу тебя нести. Как ты думаешь, ты сможешь идти сама?