В Риме, во французском посольстве, я встретил своего старого друга, Пьера Жанвура, и, за неимением лучших предложений, принял его настойчивое приглашение провести с ним отпуск в Париже.
Но соблазны этого города не греют сердце тридцатидвухлетнего человека, поколесившего по миру, познавшего и оценившего его. Однако же я нашел стоящее развлечение. У Жанвура была прелестная жена и отличавшаяся необыкновенным изяществом восьмилетняя дочь.
Благополучие семейной жизни тронуло мое сердце.
Я поймал себя на том, что завидую им. Мадам Жанвур была превосходной хозяйкой и создавала уют в доме.
Маленькая Евгения и я часто гуляли вместе по паркам, и время от времени к нам присоединялась ее мать. Как я и говорю, я поймал себя на том, что завидую моему Другу Жанвуру.
Это развлечение закончилось бы скоро в любом случае, но телеграмма из Нью-Йорка враз положила ему конец. Мои адвокаты просили меня немедленно вернуться в Америку. Их встревожило какое-то мошенничество со стороны моего управляющего. Телеграмма была лаконичной и не содержала деталей. Во всяком случае, я не мог позволить себе пренебречь этим и договорился о месте на судне, уходящем из Шербура на следующий день.
Моя хозяйка дала прощальный обед, и мои сожаления в связи с вынужденным отъездом только усилились.
Маленькая Евгения казалась по-настоящему опечаленной. Приятно вспоминать радушный прием, это аксиома для путешественника — одна-единственная.
Жанвур отвез меня на железнодорожный вокзал и даже предложил проводить в Шербур; но я отказался отрывать его от этого маленького рая.
Мы стояли на платформе и спорили, когда я внезапно ощутил то неясное порхание и суматоху, заметную в общественных местах при некотором необычном событии или неожиданном прибытии важной персоны.
Я повернулся и увидел то, что было достойно такого возбуждения публики.
Изысканнейшая маленькая карета, хрупкая и изящная, походила на игрушку — колесницу феи. Затем сошла сама фея. Ее описать в деталях невозможно.
Я поймал блеск великолепных золотых волос, густых и мягких; серо-синий выстрел глаз, разящий, как молния, взгляд беспокойных, поглощающих, непримиримых, неописуемо прекрасных глаз; чудесно чистая кожа, ясная, как мрамор, и теплая, как бархат; нос и рот, пожалуй, слишком большие, но пылающие внутренним огнем и таящие бездну любви. В действительности все это я увидел гораздо позже, в тот момент было всего лишь неопределенное впечатление от элегантности, красоты и необыкновенной власти.
Она прошла от кареты до железнодорожного вагона, не замечая сотен направленных на нее глаз. По толпе пронесся гул восхищения, и она скрылась в своем купе. Я обратился Жанвуру: