Измена Ерназара-младшего была подобна воде, вылитой в пламя судьбы народной, пламя народных надежд. Измена на время отодвинула, заставила забыть мелочные обиды, междоусобицы и вызвала у каракалпаков общую тревогу за их общую судьбу.
Со всех сторон степи стали стекаться люди на берег Казахдарьи, к крепости, чтобы укрыться в ней от врага. Ерназар и Зарлык собирали вокруг себя, объединяли преданных им биев и военачальников, день и ночь руководили строительными работами. Рядом с каракалпакскими соколами находились туркменские и казахские сарбазы. Возглавлял их Абдурахман. Все трудились без устали, забыв о сне и отдыхе.
В знойный полдень, когда люди расположились на обед, Алакозу доложили, что из Хивы прискакал Шонкы.
— Пусть разразит гром негодяя кенегеса! — завопил Шонкы прямо с порога. — Он мне говорит: «Ты сородич Алакоза и прибыл сюда как шпион и лазутчик!» По его приказу мне всыпали девять раз по девять плетей! Голым на всю ночь оставили, чтобы кровушки моей попили комары! Унижал меня… — Шонкы прослезился.
Алакоз сдвинул брови; его насупленный, угрюмый вид всполошил Шонкы.
— Послушай, что потом было! Я очернил тебя, Алакоз, специально чернил, чтобы вызвать доверие кенегеса и проникнуть в его замыслы!.. Он мне поверил и предложил служить ему. Ему и хивинскому хану. Потом отпустил.
Так, так! Ну, а как же самое главное?..
— Убить его я не смог! Он никогда не остается один, его все время окружают люди, много людей!.. — Шонкы шмыгнул носом. — Но о самом важном я пронюхал: через две недели, в понедельник, три тысячи нукеров выступят против нас… И еще одно: я встретил в Хиве Му-хамедкарима. Он тоже переметнулся на вражескую сторону… Объясняет это тем, что дед, мол, его принудил… и Каракум-ишан. Вот его проклятущего деда, старого хрыча, потерявшего разум, я уж точно прикончу!.. Сбить с толку такого джигита…
Приближение беды сплотило всех, кто строил укрепления, готовился дать отпор врагу, еще больше. В крепости на Казахдарье была оставлена сотня во главе с Зарлык-ханом. Все же остальные основные силы сосредоточились теперь в новой крепости, которая спешно возводилась на пути врага. Люди уже дали ей название: «Кыркала» — «Город в степи». Население близлежащих аулов работало здесь денно и нощно; теперь к ним на помощь прибыли воины.
Однажды в Кыркалу прилетел на взмыленном коне Шонкы и возвестил:
— Я убил этого занюханного суфия, деда Мухамед-карима!
Никто ему не ответил, и, озадаченный молчаливым осуждением, Шонкы поспешил скрыться подальше от глаз людских. Он нашел укромное местечко на небольшом холме. Здесь он почувствовал себя в безопасности… «Никогда не угодишь людям, никогда!.. Неужели они мне не верят, а? Ведь я открыл всем и каждому правду, чистую правду! Кенегесу я признался, что я лазутчик Алакоза. От Алакоза тоже не скрыл, что кенегес отпустил меня только при условии, что я перейду на его сторону… Верно и то, что скоро здесь объявятся хивинские нукеры — целых три тысячи!.. Что же остается мне?.. Взять сторону тех, кто победит? Это тоже правда! Но ее пока надо скрывать, скрывать от всех!»