К полудню солнце превратило Хиву в адское пекло. Из ворот города вышел молодой путник в большой меховой шапке. Пот густо струился по его лицу, заливал глаза, но он, похоже, ничего этого не ощущал: быстро, упрямо шагал вперед, словно торопился уйти подальше, подальше отсюда, от этого города, где одним достаются богатства и слава, а другим — лишь нищета и горе… Пот, слезы, а еще кровь…
Он шагал, гонимый яростью, гневом и болью. Мимо него проезжали арбы, скакали всадники — его с ног до головы обдавало пылью, в нос шибало конским потом. Он ничего не замечал, шагал и шагал посередке дороги, весь во власти своих мыслей и чувств… У границы, которая отделяла земли каракалпаков от Хивы, отделяла лишь условно, — у Майлы-шенгеля — путника нагнали три всадника. Это были Каракум-ишан и два его суфия. Каракум-ишан попридержал коня, усмехнулся:
— Ба, да это наш поэт!
Бердах не удостоил его взглядом, едва поздоровался.
— Да, повезло тебе, поэт, прямо скажем, повезло! — с издевкой заметил ишан. — Ты у нас счастливчик! Редкостный счастливчик!
— Еще бы, ведь я поэт! — в тон ему ответил Бердах>
— Подумаешь, поэт! Разве в этом счастье? Алакоз и его бандиты наказаны! Им воздано по справедливости!.. А вот ты жив! Я, я об этом позаботился, я хлопотал перед ханом за тебя! Это раз. Далее — страну нашу очистили от смутьянов, от заразы, скверны, от всяческих бредовых идей и начинаний! Это два… Так что тебя можно считать счастливым по праву — будешь славить великого хана Хивы! Священный, единый, мусульманский светоч — Хорезм!.. — Ишан поднял вверх палец. — Надеюсь, что ты не забудешь моих благодеяний! Забыть добро — это значит принять на душу грех! Бердах сдвинул назад шапку — на его лбу резко обозначилась красная полоска. Ишан рассмеялся неожиданно безмятежным, добродушным смехом.
— Когда шапка сжимает твою голову, это значит — тебя сжимает само небо; когда сапоги жмут твои ноги, это значит — тебя сжимает сама земля!.. Ты небось такую бы песню сочинил, если бы захотел воспеть узкую шапку и узкие сапоги!.. Отныне, братец ты наш, будешь воспевать наших каракалпакских биев! Они орлы. Они помогли хану сохранить единство Хивы!
— Давным-давно какой-то мудрец спросил у воробья: «Ты так похож на соловья, почему же ты не поешь, как он?» А воробей ему в ответ: «Я опасаюсь, как бы соловей у меня петь не научился»! — дерзко сказал Бердах. — По-моему, и вы и ваши бии — те же воробьи…
Ишан огрел коня нагайкой, оставив Бердаха в туче пыли. Поэт продолжал свой путь в одиночестве. Он останавливался на ночлег и отдых в полуразрушенных аулах. Чем ближе Бердах подъезжал к родным местам Алакоза, тем большее запустение и разруху он видел… Крепость Казахдарья была снесена и залита водой — на ее месте, куда ни глянь, вода, вода, вода… Летали, кричали чайки над трупами людей, останками лошадей…