Они разрешили мне пользоваться бумагой и фломастером, и я собираюсь написать обо всем. Может быть, я отвечу на некоторые их вопросы, и, может быть, пока я пишу, я сумею прояснить кое-что и для самого себя. А когда я закончу, у меня останется еще кое-что. Кое-что, о чем они не знают. Здесь, у меня под матрасом. Нож из тюремной столовой.
Я начну свой рассказ с Августы.
Я пишу ночью, прекрасной августовской ночью, пронзенной насквозь сверкающими точками звезд. Я вижу их сквозь решетку на моем окне. Из него открывается вид на внутренний двор и на кусочек неба, который я могу перекрыть двумя пальцами. Жарко, и на мне только шорты. Я слышу негромкие летние звуки: кваканье лягушек и треск сверчков. Но стоит мне закрыть глаза, и возвращается зима. Сильный мороз той ночи, равнинная местность и жесткие, враждебные огни города. Чужого мне города. Это было четырнадцатого февраля.
Видите, я помню все.
И посмотрите на мои руки, все в поту, покрытые мурашками.
Августа…
Когда я добрался до Августы, я был скорее мертв, чем жив, — такой стоял мороз. Хороший же я выбрал денек, чтобы распрощаться с колледжем и на попутных отправиться на запад. У меня было чувство, что я скорее замерзну, чем выберусь за пределы штата.
Полицейский согнал меня с заставы на границе двух штатов и пригрозил задержать меня, если еще раз заметит, что я ловлю попутку. У меня возникло большое искушение добиться того, чтобы он привел свое намерение в исполнение. Плоское полотно четырехрядного шоссе напоминало взлетную полосу, и ветер со снегом со свистом вились над бетоном. А для неизвестных мне людей за ветровыми стеклами любой человек, стоящий темным вечером на обочине, представлялся либо насильником, либо убийцей, а если у него к тому же были еще и длинные волосы, то можно было смело сбить этого растлителя малолетних и гомосексуалиста.
Я пытался поймать попутку, но ничего из этого не выходило. И около четверти восьмого я понял, что если в самое ближайшее время я не окажусь в каком-нибудь теплом месте, то мне крышка.
Я прошел мили полторы и увидел столовую для водителей грузовиков, на самом выезде из Августы. «Хорошая Еда для Джо», — сообщала неоновая вывеска. На засыпанной щебенкой стоянке было три больших грузовика и один новый седан. На двери висел пожухлый рождественский венок, который никто не позаботился снять. Мои уши были защищены только волосами. Кончики пальцев онемели.
Я открыл дверь и вошел.
Первое, что поразило меня внутри, это тепло. А потом уже песенка из музыкального автомата, безошибочно узнаваемый голос Мерля Хагтарда: «Мы не отращиваем длинные лохмы, как хиппи из Сан-Франциско».