Рассказы (Радов) - страница 2

Но моржиха не слушала моей тирады, продолжая кричать так, что я уже подумал, не сбегутся ли соседи, особенно секретарь горкома, живущий надо мной. И я понял, что придется ей вырезать голосовые связки, иначе она будет орать все время, а такая жена мне не нужна. Мне нужна жена, молчащая как рыба. Я бы, может быть, женился на рыбе, но с ней почти невозможно жить половой жизнью. В дни моей молодости я увлекался всякими врачебными штучками: курил марихуану, колол морфий и тому подобное — и я решил провести операцию сам. Но я не живодер, я решил усыпить мою моржиху — спи, красавица!..

— Потерпи, моя хорошая, моя родная, — говорил я ей, наклоняясь со шприцем в руке, — сейчас укусит комарик, и все.

Но оказалось, что на комаров ей глубоко наплевать, и все эти уколы ее не волнуют. Мой шприц еле-еле продырявил толстую кожу и увяз в слое жира. Моржиха на это никак не отреагировала, только слабо, невыразительно рявкнула.

Я попробовал шприц для лошади, но и он был слишком короток. чтобы пройти сквозь кожу и этот проклятый жировой слой, а я считаю, что вводить лекарство надо исключительно в плоть. И тогда я взял шприц для лошади и засунул его ей иглою в горло. Моржиха взвизгнула от боли и страха и бешено дернулась, проколов себе небо. Я сразу же нажал на шприц и. двинув ей лошадиную дозу сильнейшего снотворного с новокаином, выдернул его. Ответом мне был фонтанчик крови изо рта моей ненаглядной. Она посмотрела толстыми выпученными глазами на свою кровь, которая сочилась сейчас, словно молоко из перевернутой детской бутылочки с соской, напряженно вздохнула и затем резко выдохнула воздух, успокоено замерев. Я понял, что она обгадила мне всю постель. Но ради моей любви я был готов на любые жертвы.

Когда она окончательно заснула, я вырезал ей ко всем чертям голосовые связки, но оставил язык, чтобы она могла нормально есть и глотать. Затем я наложил швы, остановил кровотечение, вмазал ей морфия, чтобы она ловила кайф, и привязал ее к кровати.

— Бедная ты моя, бедная, — сказал я, склонившись над ней. Я чуть не расплакался, увидев ее, всю исполосованную скальпелем и в бинтах. Я даже на мгновение засомневался, люблю ли я ее, но потом я отринул сомнения.

— Спи, моя радость, усни, — жалостливо проговорил я и ушел к себе.

Рана заживала почти неделю, но все это время моржиха вела себя тихо и спокойно, потому что я избавил ее от нужды кричать. Только иногда она напрягалась, как будто ей пучило живот, пытаясь издать хоть какой-то звук, но потом, понимая, что это невозможно, она замолкала. И наконец этот ужасный рефлекс — говорить — исчез и больше не появлялся.