Любовь Ивановна (Рытхэу) - страница 5

Она ушла.

Кавав посмотрел ей вслед глазами затравленного песца и вдруг с гневом обрушился на нас:

— Что уставились? Интересно? Ничего вы не понимаете! Сопляки!

Это было чудовищное оскорбление. Мы всегда считали себя равными. Учились-то ведь в одном классе. Подумаешь — парню семнадцать лет!

— Храбрец! — протянул Игорь Харькевич. — Взял вину на себя. И я мог бы это сделать. Только необходимости не было.

— Помолчи, бледнолицый, — устало сказал Кавав.


Зима в том году выдалась снежная, пуржистая. Замело окна, и, для того чтобы добыть хоть самую малость дневного света, мы каждый день откапывали верхние стёкла окон. Снег скрипел, студёной пылью оседал на лицах. Откопав окна, шли за углём, погребённым под снегом. Уголь так смерзался, что железный лом отскакивал от него, как от камня.

Все трудные дни вместе с нами была Любовь Ивановна. Кавав уговаривал её пойти в дом погреться, но она молча отмахивалась и большой лопатой накладывала в мешок куски угля. Откуда только брала силы!

Вечерами, когда в печке гудело с трудом добытое пламя, Любовь Ивановна рассказывала о далёком Ленинграде. Перед нашими глазами вставал необыкновенный город. Светлые стены его великолепных дворцов отражались в широкой и спокойной воде, шумела листва Летнего сада, с тихим шорохом падали прозрачные струи фонтанов… Однажды Кавав спросил:

— А как город выглядит сейчас? Вы, Любовь Ивановна, рассказываете всё про мирный Ленинград.

Любовь Ивановна опустила глаза и задумалась. Мы ждали. Игорь убавил в лампе коптящее пламя. Я встал и помешал в печке уголь.

— Это даже вспоминать тяжело, — тихо сказала Любовь Ивановна.

— Ну, расскажите, Любовь Ивановна, — не выдержал я. — Мы настоящую войну видели только в кино. А это так интересно!

— Война… — тихо и задумчиво проговорила Любовь Ивановна и вдруг поднялась со скамейки и устало направилась к двери.

Её худые девичьи плечи вздрагивали. В эту минуту она меньше всего походила на нашу воспитательницу.

Кавав вскочил с кровати, на которой сидел, догнал её, робко дотронувшись до плеча, спросил:

— Вам нехорошо, Любовь Ивановна?

— Ничего, Кавав, пройдёт… Это всё война.

Кавав осторожно прикрыл дверь за Любовью Ивановной, подошёл ко мне и согнутым костлявым пальцем постучал по моему лбу.

— Думать надо… — проговорил он.

Сейчас трудно сказать, что именно тогда случилось, с интернатом, только он стал нашим родным домом. Как будто всё оставалось по-прежнему. Но одинаково унылые лица ребят вдруг осветились улыбками, и мы с удивлением заметили, какие у нас разные лица, глаза, смех, шалости…

Кавава было не узнать.