— То есть как — спасовал?
— А вот так. Тебе бы только о чем-нибудь поразмыслить. Стал размышлять о страже — и не смог его одолеть. Запомни самое главное — ты должен жить как воин.
Мне хотелось сказать что-нибудь в оправдание, но дон Хуан жестом остановил меня.
— У тебя есть все, что нужно, — продолжал он. — Тебе дано больше, чем Нестору и Паблито, ученикам Хенаро. Однако они видят, а ты нет. И куда больше, чем Элихио, но и он, похоже, увидит раньше тебя. Меня это поражает. Даже Хенаро не может этого понять. Ты послушно выполняешь все, что я велю. Все, что мой благодетель дал мне на первой ступени, я передал тебе. Закон незыблем: ступени перепрыгивать нельзя. Ты делаешь все, что нужно, — и не видишь. Но тем, кто видит, вроде Хенаро, — кажется, что ты видишь. И я на этом попался. Тебя постоянно заносит в сторону, и ты ведешь себя как последний дурак.
От этих слов мне стало больно, я едва не заплакал. Почему-то заговорил о своем детстве, и меня захлестнула волна жалости к самому себе. Дон Хуан бросил на меня беглый взгляд и отвел глаза в сторону. Взгляд был настолько цепким, что показалось, будто кто-то осторожно сжал меня, словно букашку, двумя пальцами. Все мое тело зачесалось, живот обдало жаром, и я заметил, что уже не говорю, а что-то бессвязно лепечу. Я замолчал.
— Возможно, все дело в твоей клятве, — после долгого молчания произнес дон Хуан.
— Не понимаю тебя.
— В клятве, которую ты дал очень давно.
— В какой клятве?
— Ты сам о ней расскажешь. Помнишь ее?
— Не знаю, о чем ты говоришь.
— Однажды ты дал себе важную клятву. Кажется, это она мешает тебе видеть.
— О чем ты, дон Хуан?
— О твоей клятве. Ты должен ее вспомнить.
— Может, ты сам расскажешь, раз ты все знаешь?
— Нет. Это бесполезно.
Я спросил, не имеет ли он в виду мое решение бросить ученичество.
— Нет, — ответил он. — Я говорю о том, что случилось очень давно.
Я засмеялся, так как был уверен, что дон Хуан меня разыгрывает. Про мою несуществующую клятву он знает не больше меня. Он импровизирует, говорит наугад, и я решил ему подыграть.
— Так кому я дал клятву? Дедушке?
— Нет! — возразил он. — Не дедушке и не бабушке.
Его шутливый тон рассмешил меня еще больше. Старик готовит ловушку, подумал я. Посмотрим, что будет дальше. Я стал перечислять разных людей, кому я мог в свое время в чем-нибудь поклясться. Дон Хуан отклонил всех по очереди, а потом перевел разговор на мое детство.
— Почему твое детство было несчастливым? — спросил он очень серьезно.
— Оно не было несчастливым, — ответил я. — Разве что немного трудным.
— Каждый так думает, — сказал дон Хуан. — В детстве я был очень несчастен и всего боялся. У ребенка-индейца тяжелое детство. Но память о детстве больше меня не тревожит. Оно было тяжелым — и все. О трудностях жизни я перестал думать еще раньше, чем научился