* * *
Подолия, Устя,
3 августа
– Все готово, милорд. Большую часть снаряжения бросим, оставим здесь, отправимся налегке. Автомобиль, две пролетки. Станция Проскуров в девяноста трех верстах, ехать часа три. Поезд Одесса—Винница—Киев останавливается в Проскурове в час с четвертью пополудни на двадцать минут, если выедем рано утром, успеем. Особенно в свете складывающейся обстановки…
Насчет обстановки его сиятельство не шутил – напряженность на границе с Австро-Венгрией стала критической, несмотря на поддержку Германии в Сербском конфликте (бои на южном фронте шли уже несколько дней), Вена не могла рассчитывать на помощь Вильгельма II против Российской империи. Особенно в свете раскрывшихся необычайных обстоятельств, обнародованных в Петербурге.
Тем не менее правительство Франца-Иосифа без оглядок на дипломатические формулировки объявило августейший Манифест и заявление главы русского кабинета «горячечным бредом» и «враждебным выпадом». Впрочем, основные события пока разворачивались на западе, у рубежей Франции, громко и неожиданно вступившейся за сербов и обещавшей балканскому королевству всемерную поддержку.
Австрийцы, опираясь на союзный договор с кайзеррейхом, расценили слова Пуанкаре как объявление войны и отозвали посла – они упорно лезли в драку, не раздумывая о последствиях.
Французский маршал Жозеф Жоффр пригрозил отставкой, если не будет объявлена мобилизация, который тем самым и добился от Пуанкаре и Клемансо приказа. В ответ Германия ввела режим «военной опасности» и ультимативно потребовала демобилизации в течение двенадцати часов.
Пожар разгорался и остановить пламя не мог уже никто, не остановили подступившую катастрофу и невероятные сообщения из Петербурга.
Второго августа кайзеррейх объявил войну Франции и пригрозил Бельгии. Британия медлила. Немедленно за Вильгельмом к ультиматуму присоединились австрийцы. Антанта слала громкие проклятия в адрес вероломного царя Николая, обвиняя того в трусости, диктаторских замашках и даже в психическом расстройстве, вследствие чего некоторые серьезные газеты посчитали, что «измена» русских может стать причиной конфликта уже между державами «Душевного согласия».
Кризис перерос из балканского в мировой.
* * *
Манифест от 31 июля вызвал у концессионеров предсказуемую реакцию – смесь шока и понимания. Это была настоящая бомба, Николай Николаевич не испугался и пошел до конца, хотя и ограничился довольно расплывчатыми формулировками, не назвав прямо истинного виновника начинающейся общеевропейской смуты.
– …Надвинувшаяся угроза бедствия всеобщей войны тяжкой скорбью преисполняет сердце наше, – вслух читал Барков, одновременно переводя на французский. – Благо российского государя неразрывно с благом народным и печаль народная – его печаль. От нестроений, возникших как в пределах Отечества нашего, так и у рубежей его, может явиться угроза целости и единству державы нашей… Так, где же главное-то? Вот, слушайте!.. С глубочайшей скорбью в сердце, извещаем народ наш о преступной измене, зародившейся среди дворян империи, сановников и людей военного звания; измене, поставившей Отечество на грань разорения и превеликих бедствий…