– Нет,- рассмеялся папа,- не понимаю. Я как жирафа: в понедельник промочил ноги - в пятницу, глядишь, насморк.
Спустя три недели, во вторник, пятнадцатого апреля, Гри вторично прогулял уроки. Домой он вернулся к трем часам - как положено. Вечером в четверг позвонил Гор Максович - он просил Дина Григорьевича, если возможно, заглянуть в школу.
По пути в школу каждый был занят своим: Гри гадал, рассказал или не рассказал Гор Максович папе о прогуле, а Дин Григорьевич упорно подавлял искушение спросить сына, не знает ли тот, зачем он, отец, понадобился учителю.
Гор Максович встретил их у дверей и немедля, прямо с порога, провел Дина Григорьевича к столу, на котором распластался огромный лист, испещренный зигзагами.
– Смотрите, друг мой, и удивляйтесь. Я снова вижу Афродиту, рожденную из пены,- шумел он, тыча пальцем в лист,- и только тот, кто слеп, увидит здесь лишь ломаных чреду.
Дин Григорьевич не был слеп, но пеннорожденной Афродиты он все-таки не видел: трехнедельная табель-кривая Гри с десятого дня падала вcе круче и к шестнадцатому дню стала вовсе отвесной, застряв где-то между сорока и пятьюдесятью единицами, - единиц на пятнадцать нике обычной нормы первоклассника. Но на восемнадцатый день она круто, до отметки триста сорок, взмыла кверху, а вчера - девятнадцатый рабочий день - поднялась еще на тридцать единиц. Семнадцатый день на графике не был обозначен.
– Гор Максович,- вполголоса произнес Дин,- здесь пропущен семнадцатый день.
– Нет,- сказал старик, протянув руку в сторону Гри,это здесь он пропущен. Где ты был, Гри, во вторник? Вы слышите: в энтомологическом саду. Почему тебе захотелось именно туда? Изумительно, исчерпывающий и в высшей степени оригинальный ответ: не знаю, просто так захотелось. Почему ты не рассказал о прогуле отцу? Ага, понятно: не хотел огорчать его. А теперь, Гри, выйди и погуляй четверть часа.
Едва в конце коридора утихли шаги Гри, декламаторский зуд оставил Гора Максовича. С минуту оба они - и старик и Дин Григорьевич - молчали, а потом старик подошел к Элу Большому, положил ладонь на его зеленый глаз и сказал:
– Эти слова не для него, но, право, я без колебаний признал бы его гением педагогики, если бы он с упреждением хотя бы в одну-две недели отыскивал пути активизации информационного потока моих школяров. Почему Гри захотелось именно в энтомологический сад? Почему только на семнадцатый день, хотя кривая начала падать с десятого дня? Почему?
– Не знаю, ничего не знаю,- шептал Дин Григорьевич, - симптомы есть, но прогнозов нет. Элу просто бездарный констататор. И чтобы понять это, мне понадобился сын, мой собственный сын. Интуиция вела Гри. Но как долго она будет служить ему? Элу показывает меру его одаренности. Но я должен знать меру устойчивости этой одаренности, иначе - она призрак… призрак, который может раствориться в первых же лучах рассвета.