Стремительно повернувшись, Дин Григорьевич поднял руку, будто намеревался нанести удар чему-то невидимому, что стояло между ним и стариком, но вдруг зажужжал зуммер, нетерпеливо, настойчиво,- и в раскрывшуюся дверь влетел Гри. Лицо его было пунцовым, и мутные струйки пота, выброшенные височными родниками, торопливо сбегали к подбородку.
– Папа,- закричал он,- а угадай, кто первым пришел к финишу? Я, я! И все, кто был в бассейне, удивлялись и спрашивали, когда это я научился так плавать.
– Все, кто был?
– Все!
– А может, не все? Трудно ведь сразу всех увидеть и услышать.
– Нет, папа, все.
– Ну, что вы об этом скажете, Гор Максович? Встречали вы когда-нибудь такого отчаянного хвастуна? И учтите, еще каких-нибудь три месяца назад этот человек обвинил своих товарищей в бахвальстве, которое просто синоним глупости. Гри, расскажи эту историю Гору Максовичу.
– Папа, но я же не хвастаю. Это было на самом деле: все удивлялись и спрашивали.
– Еще бы,- сказал Дин Григорьевич,- ведь бахвалы всевидящи и всеслышащи: у них четыре глаза и четыре уха - по числу сторон света.
Гри опустил голову и стоял так, с опущенной головой, пока Гор Максович не приказал ему занять рабочее место.
А потом, еще до того, как Гри взялся за уроки, Гор Максович вдруг стал вспоминать вслух, каким неуемным хвастуном был Дин, отец Гри. Дин Григорьевич делал страшные глаза, прижимал палец ко рту, хватался за голову, но Гор Максович был неумолим, а в заключение еще сказал, что дети должны знать о своих отцах только правду.
– Так, Гри? Я правильно говорю?
– Да, - ответил Гри тихо, не подымая головы.
– И тогда,- добавил Гор Максович,- они будут лучше своих отцов. И в этом смысл прогресса.
На следующий день главный школьный методсовет по рассмотрении предварительных итогов обследования на год исключил Гри из числа учащихся класса общей программы.
В тот же день Гри перешел на седьмой этаж под начало Гора Максовича.
Вечером мама накрыла праздничный стол. Папа был недоволен: не надо, говорил он, это лишнее. Но мама много, очень много смеялась и твердила, что теперь не средневековье, а пуританство и аскетизм уже давно не добродетели. Потом пришли гости. Женщины, как будто сговорившись, повторяли в один голос:
– Это Гри? Я бы не узнала его - как он вырос!
Мама рассказывала о необыкновенных его успехах, и всякий раз, оборачиваясь к нему, добавляла:
– Только не задирай носа, Гри!
Когда гости ушли, папа сказал, что лавровый лист - тяжелый лист, и венки из него сломили не одну шею.
– Дин,- голос у мамы был ласковый, с легким укором, как прежде, когда после бокала шампанского, поднятого за успехи Гри, она журила сына и требовала скромности,Дин, не надо социологии, не надо философии. Я хочу радоваться. Просто радоваться, понимаешь?