— Две проставки, — Сафонов вяло пошевелил висевшую в шкафу одежду и безнадежно махнул рукой, — Нет здесь ничего… Пусто, как в моем кошельке. Поймать бы этого шутника…
— А что говорит хозяин квартиры? Кивнул я на сидевшего, на кухне старика.
— Говорит, что с того дня, как его внука арестовали, никто не приходил, он ничего не видел, ничего не слышал, про пистолет не знает. Что он может сказать, когда дело его внука касается? Значит, опять все зависло… И не туда, и не сюда… Эх, не влез бы ты со своими затеями, у меня и сомнений бы не возникало. А теперь мечусь меж двух версий, не знаю, какую выбрать… Уф! — он устало опустился на свободный стул и посмотрел на старика. — Вы уж простите нас, Матвей Сергеевич. Мы были обязаны проверить сообщение, но оно оказалось ложным. Мы приносим вам свои извинения… Саша! Отпусти понятых.
Паренек лет двадцати в форме лейтенанта проводил понятых до дверей и замер, ожидая дальнейших распоряжений. Сафонов еще раз вздохнул и, гулко хлопнув себя по колену ладонью, поднялся. — Поехали в отдел. Только время зря потратили… Матвей Сергеевич, позволите воспользоваться вашим телефоном?
— Звоните, чего уж там, — разрешил старик — Ой, ребята, не за правое дело вы боретесь. Не того очернить пытаетесь, не того…
— Очернить мы никого не пытаемся, — ответил я, — мы разбираемся. Да и вашему внуку впредь наука будет, как по чужим закромам шарить. Испуг только на пользу.
— Коль испугом отделается, то на пользу… А как за чужие грехи расплачиваться придется?
— Не придется. У нас индивидуальные счета: каждый платит сам за себя, — я прошел в комнату вслед за Сафоновым. — Дозвонился?
— В дежурную часть дозвониться сложнее, чем министру МВД, отозвался он, беспощадно терзая диск телефона. Хоть дюжину аппаратов в дежурке поставь, все равно занято будет. Что за…
— Расстроили старика, — неодобрительно заметил я. У него от событий последних дней и так голова идет кругом, а тут еще вы… Без санкции, без разрешения. Сафонов оставил телефон в покое и сердито посмотрел на меня:
— За внуком надо было лучше следить, вот и избежал бы расстройств. Что-то ты мне не нравишься, старый. Когда в оперативнике просыпается гуманист, это значит, что он что-то замышляет.
— Мне интересно, сможешь ли ты так же лихо вломиться к человеку солидному и влиятельному, как вломился к этому старику.
— Ты вот что… — начал, было, Сафонов, но сдержался и мягко закончил: — Если ты имеешь в виду директоров «Геркулеса» то у меня нет оснований к ним лихо вламываться. А что касаемо меня лично, то если мне потребуется и если для этого будет основание, то я могу лихо вломиться даже к черту лысому.