Закончив, Степан расхохотался так, что медведь, прижимая уши, шарахнулся, злобно щерясь. Громоподобное эхо металось под потолком.
– Милости просим отужинать, мадемуазель, – сказал верзила с издевательской вежливостью. – Уж повар-то как старался, из кожи вон лез, чуть вовсе не вылез… Ну, что стоишь, как сирота на именинах? Привыкай, другим манером тебя никто кормить не намерен, не велика барыня…
Ольга смотрела на него, сжав губы в ниточку и мечтая лишь о том, чтобы в руке у нее оказался добрый кухенрейтеровский пистолет…
– А то давай баш на баш, – сказал Степан, все еще похохатывая в бороду. – Ложись и заголяйся, я малость блудень потешу, а тебе за это приносу хлебца. И ветчинки.
В конце концов, это помещение мало напоминало светский салон, где царствуют правила строгого этикета…
– Ты свой блудень ему в задницу засунь, если получится, – сказала Ольга, кивнув на медведя. – Быдло поганое…
Здоровяка ее слова никак не возмутили.
– Ай-яй-яй, а еще образованная, по-французски читаешь… Я с тобой хотел по-доброму, ведь ничего лучше не дождешься…
– Пошел вон, – яростно прошипела Ольга, сознавая, что совершенно бессильна перед этим уродом, но вовсе не собираясь показать и тень слабинки.
– Я-то пойду, – пожал плечами Семен. – А вот кто заместо меня явится – это, барышня, вопросец интересный… Ну, желаю здравствовать и приятно провести время. Ежели желаете подкрепиться, милости прошу…
Он легонько подвинул ногой поднос, повернулся и преспокойно удалился, похохатывая в бороду, громко и с несомненным удовольствием. Дверь тяжко захлопнулась, проскрипел засов, и настала тишина.
Медведь ожесточенно натягивал цепь, разбрызгивая голодные слюни.
– Да помилуйте, сударь, с полным нашим удовольствием… – сказала Ольга недрогнувшим, как ей хотелось верить, голосом.
Резким движением ноги она отшвырнула поднос под самую морду зверя. Тот, не выказав ни малейшей брезгливости, моментально заграбастал каплуна в пасть и смачно захрустел косточками. Чтобы не слышать аппетитного чавканья и избавиться от одуряющего запаха еды, Ольга отошла подальше, насколько это позволяла темница – к окошечку. Над головой у нее потемнело – близился вечер.
Живот прямо-таки сводило от голода, горло пересохло от жажды, но она пыталась держаться молодцом. В утешение мысленно занялась забавами, не вполне достойными благовоспитанной девицы (но простительными, впрочем, в ее положении): представила, что это камергер угодил к ней в заточение и она, гордо восседая в роскошном кресле, отдает приказы проворным палачам, вовсе не страдавшим излишней щепетильностью.