Фрэнсис покосился на меня:
— А что будет, если Джулиан все же узнает?
Допущение было настолько немыслимым, что мне в голову приходили только мелодраматические и, я сам понимал, маловероятные сцены: Джулиан умирает от сердечного приступа; Джулиан рыдает, сломленный горем.
— Я не верю, что он сообщит полиции, — продолжал Фрэнсис.
— Не знаю, не знаю.
— Да нет же! Он любит нас. Мы для него почти как родные дети.
Мне хотелось верить, что это так, ведь сам я питал к Джулиану любовь и доверие высшей пробы. Теперь, когда мой контакт с родителями фактически прервался (естественный результат многих лет безразличия с их стороны), именно Джулиан стал для меня воплощением отеческой доброты, да и доброты вообще. Я считал его единственным своим защитником.
— Он должен понять, что это была ошибка, — не унимался Фрэнсис.
— Может быть…
При мысли о том, что Джулиан узнает о нашем преступлении, меня по-прежнему охватывало чувство нереальности такого исхода. Тем не менее, пытаясь представить, как можно объяснить наши действия постороннему, я вдруг подумал, что если нам и удалось бы перед кем-нибудь оправдаться, то именно перед Джулианом. Может быть, он, подобно мне, усмотрел бы в этой истории вмешательство рока и высокий трагизм, а вовсе не трусость, подлость и эгоизм, к которым на самом-то деле все и сводилось.
— Помнишь, что Джулиан сказал, когда мы как-то обсуждали «Махабхарату»? — спросил Фрэнсис.
— Что?
— В древней Индии убийство в битве не было грехом, если воин не чувствовал угрызений совести.
Я слышал от Джулиана это высказывание и не понял тогда, что он имеет в виду.
— Мы не индийские воины, — ответил я.
— Ричард… Здравствуй!
Тон приветствия Джулиана давал понять: он, конечно, рад меня видеть, но в данный момент мое присутствие нежелательно.
— Прошу прощения. Скажите, Генри у вас? Можно мне его на минутку?
— Разумеется, — удивленно ответил он, впуская меня.
Генри сидел за столом, рядом, ближе к окну, стоял пустой стул. Я сначала подумал, что отвлек их от занятия, но затем сообразил, что представляет собой кипа листочков, лежащая прямо перед ним.
— Генри, можно с тобой поговорить?
Он ответил недовольным кивком. Я было повернулся к двери, но он не шелохнулся. «Черт побери, он небось воображает, я пришел продолжить наш последний разговор», — подумал я и попытался поймать его взгляд, но тщетно.
— Ты не мог бы выйти со мной? Ненадолго.
— Зачем?
— Мне нужно кое-что тебе сообщить.
— Это кое-что обязательно должно быть сказано с глазу на глаз?
Мне хотелось его придушить. Джулиан стоял, опираясь на спинку стула, и смотрел в окно; до сих пор он делал вид, что не слушает нас, но тут любопытство пересилило: