— Ничего, через две недели это закончится, — сказал Фрэнсис, когда мы вышли на улицу.
— Для меня это закончилось сейчас, — отозвался Генри, прикуривая сигарету.
— Ara, правильно, надо проучить этого типа, — тут же с сарказмом вставил Чарльз.
— Генри, ты должен получить оценки за семестр.
Генри энергично затянулся:
— Я ничего никому не должен.
— Всего две недели!
— По-моему, если учесть обстоятельства, все не так уж и плохо, — вмешалась Камилла. — Во всяком случае, бедняга из кожи вон лезет.
— Можно сказать, уже вылез, — подхватил Чарльз. — Но нашему вундеркинду, один хер, ничем не угодишь — он бы и от Ричмонда Латтимора[133] нос воротил.
— Генри, но тебя отчислят, — взмолился Фрэнсис.
— Мне это глубоко безразлично.
— Само собой, ему безразлично — ему этот колледж на хер не нужен! Он у нас сам себе голова, может вообще похерить все на свете, а папочка будет по-прежнему посылать ему каждый месяц пятизначный чек..
— Не произноси больше это слово, — угрожающе процедил Генри.
Чарльз, казалось, только того и ждал:
— Какое? Чек? Или хер? — спросил он с издевкой. — А в чем, собственно, дело, Генри? Его нет в толковом словаре? Ты не знаешь, что оно значит? Ну так я тебе объясню — это то, чем ты трахаешь мою сестру!
Однажды, когда мне было лет двенадцать, мой отец ударил мать без всякого видимого повода. Хотя меня он в то время поколачивал регулярно, я еще не понимал, что в этом нет иной причины, кроме его дурного характера, и полагал, что прегрешения, в которых он меня обвинял («Слишком много болтаешь!», «Не смей на меня так пялиться!»), действительно заслуживали наказания. Но когда он у меня на глазах влепил пощечину матери в ответ на невинное замечание, что соседи пристраивают к дому флигель (потом он орал, что она его спровоцировала, что это был намек на то, что он мало зарабатывает, а она, в слезах, соглашалась и просила у него прощения), моя убежденность в том, что отец справедлив и всеведущ, разлетелась вдребезги. Я понял, что мы с матерью полностью зависим от злобного, мелочного и вдобавок глупого человека; более того, почувствовал, что, если я взбунтуюсь, мать никогда не встанет на мою сторону. Это откровение совершенно выбило почву у меня из-под ног. Мне показалось, я заглянул в кабину летящего самолета и обнаружил, что пилот и его помощник напились и преспокойно храпят в своих креслах.
Чувство, охватившее меня около Лицея, на самом-то деле очень напоминало тот детский ужас, который я когда-то испытал на солнечной кухне в Плано. «Кто здесь держит штурвал? Куда мы вообще летим?» — обескураженно спрашивал я себя, глядя на своих товарищей.