– Не можете ли вы сесть на мое место? – спросил очкарик. – Меня укачивает в хвосте.
– Вались, говорю, отсюда, – гаркнул на него Кирпиченко.
– Могли бы быть повежливей, – обиделся очкарик. Почему-то он не вставал.
Кирпиченко сорвал с него шапку и бросил ее в глубь самолета, по направлению к его месту, законному. Показал, в общем, ему направление – туда и вались, занимай согласно купленным билетам.
– Гражданин, почему вы хулиганите? – сказала бортпроводница.
– Спокойно, – сказал Кирпиченко.
Очкарик в крайнем изумлении пошел разыскивать шапку, а Кирпиченко занял свое законное место.
Он снял тулуп и положил его в ногах, утвердился, так сказать, на своей плацкарте.
Пассажиры входили в самолет один за другим, казалось, им не будет конца. В самолете играла легкая музыка. В люк валил солнечный морозный пар. Бортпроводницы хлопотливо пробегали по проходу, все, как одна, в синих костюмчиках, длинноногие, в туфельках на острых каблучках. Кирпиченко читал газету. Про разоружение и про Берлин, про подготовку к чемпионату в Чили и про снегозадержание.
К окну села какая-то бабка, перепоясанная шалью, а рядом с Кирпиченко занял место румяный морячок. Он все шутил;
– Бабка, завещание написала?
И кричал бортпроводнице:
– Девушка, кому сдавать завещание?
Везет Кирпиченко на таких сатириков.
Наконец захлопнули люк, и зажглась красная надпись: «Не курить, пристегнуть ремни» и что-то по-английски, может, то же самое, а может, и другое. Может, наоборот: «Пожалуйста, курите. Ремни можно не пристегивать». Кирпиченко не знал английского.
Женский голос сказал по радио:
– Прошу внимания! Командир корабля приветствует пассажиров на борту советского лайнера Ту-114. Наш самолет-гигант выполняет рейс Хабаровск – Москва. Полет будет проходить на высоте 9 тысяч метров со скоростью 700 километров в час. Время в пути – 8 часов 30 минут. Благодарю за внимание. – И по-английски:
– Курли, шурли, лопс-дропс… Сенкью.
– Вот как, – удовлетворенно сказал Кирпиченко и подмигнул морячку. – Чин-чинарем.
– А ты думал, – сказал морячок так, как будто самолет – это его собственность, как будто это он сам все устроил – объявления на двух языках и прочий комфорт.
Самолет повезли на взлетную дорожку. Бабка сидела очень сосредоточенная. За иллюминатором проплывали аэродромные постройки.
– Разрешите взять ваше пальто? – спросила бортпроводница. Это была та самая, которая прикрикнула на Кирпиченко. Он посмотрел на нее и обомлел. Она улыбалась. Над ним склонилось ее улыбающееся лицо и волосы, темные, нет, не черные, темные и, должно быть, мягкие, плотной и точной прической похожие на мех, на мутон, на нейлон, на все сокровища мира. Пальцы ее прикоснулись к овчине его тулупа, таких не бывает пальцев. Нет, все это бывает в журнальчиках, а значит, и не только в них, но не бывает так, чтоб было и все это, и такая улыбка, и голос самой первой женщины на земле, такого не бывает.