— Свидетели этому есть? — спросил Грант, не деликатничая с Сайласом.
— Конечно. Моя жена.
— Она находилась здесь, с вами?
— Нет, конечно нет. Она находилась в доме.
— Значит, вы были здесь один?
— Да.
— Благодарю вас и до свидания, — проговорил Грант и вышел из хижины, захлопнув за собой дверь.
Воздух снаружи был освежающе сладким. Однако даже кислый запах молока, которое срыгнул младенец, и сохнущих нестираных пеленок, висевший в доме, был ничто, по мнению Гранта, по сравнению с духом прокисшей человеческой натуры, наполнявшим рабочую комнату Сайласа Уикли. Идя обратно к дому, Грант пытался твердить себе, что этим безнадежно извращенным мозгом созданы «шедевры» современной английской литературы. Но эта мысль не утешала. Грант не стал заходить в дом, в котором не находилось места радости и откуда доносилось торопливое звяканье кастрюль (подходящий аккомпанемент, — не удержался от сарказма Грант), сообщавшее о том, что хозяйка дома занята. Обойдя дом сбоку, Грант направился к калитке. Тут к нему приблизился Фредди.
— Хэлло, Фредди, — проговорил Грант, жалея скучающего малыша.
— Хэлло, — без всякого энтузиазма отозвался Фредди.
— Что, более увлекательной игры, чем бросать камешки в дверь, не нашел?
— Нет, — ответил Фредди.
— А может, найдется, если поглядеть вокруг?
— Нет, — холодно повторил Фредди, словно объявляя окончательное решение.
Грант постоял минутку, разглядывая ребенка.
— Никто никогда не усомнится в том, кто твой отец, Фредерик, — сказал Грант и пошел вверх по проулку, туда, где он оставил машину.
Именно по этому проулку пошел в среду вечером Лесли Сирл, распрощавшись с компанией на деревенской улице. Он прошел мимо дома Уикли, направляясь туда, где в стенке был перелаз, который вел в первое поле, лежащее между деревней и излучиной реки.
По крайней мере, считалось, что он пошел туда.
Он мог пройти по проулку позади деревни и снова выйти на улицу. Но это было маловероятно. В деревне Сирла больше не видели. Он ушел в темноту проулка и исчез.
«Немного сумасшедший», — сказал Таллис о Сайласе Уикли. Однако Сайлас Уикли не показался Гранту сумасшедшим. Садист — возможно. Почти наверняка одержим манией величия. Человек, больной извращенным тщеславием. Но по-настоящему сумасшедший — нет.
А может, психиатр решил бы иначе?
Один из самых известных в стране психиатров однажды сказал Гранту, что написать книгу — значит выдать себя. (Кто-то еще сказал то же самое более остроумно и сжато, но сейчас Грант не мог припомнить, кто именно.) Каждая строчка разоблачает автора, заявил психиатр. Интересно, подумал Грант, что бы он сказал, прочитав какое-нибудь из злобных излияний Сайласа Уикли? Что это выплескивается наружу мелочность ума или что это просто брожение тщеславия? Или что это признание в безумии?