Может, телеграмма в Париж как раз и заключает в себе просьбу о помощи? Наверняка. Ее дядя, коли уж он крупный делец, человек, несомненно, хваткий и вряд ли надеялся только на взбалмошную девицу, пусть даже умную, хитрую и энергичную, как сто чертей. Какая-то подмога обретается в Париже. Ну, в конце концов серьезной опасности это не представляет: в сущности, это все частные лица, любители, у них не может быть и сотой доли тех возможностей, которыми русская полиция располагает в Париже. И потом, воспрепятствовать им все равно нельзя — он и сам, по сути, находится в Вене на нелегальном положении… Придется отпустить ее на все четыре стороны — а в Париже позаботиться, чтобы не путалась под ногами…
— Господи! — воскликнула она. — Марта… И Минхен…
— Ваши кухарка и горничная? — усмехнулся Бестужев — Наконец-то вы о них вспомнили. С ними не случилось ничего страшного, они попросту были связаны… Так что же, вы уезжаете?
— Немедленно!
Бестужев подумал, что для пущего спокойствия все же следует навести полицию на этих, как они там… ага, гангста. Вот эти субъекты невозбранно разгуливать на свободе не должны. Поручить агентам после его ухода освободить женщин, а бандитов оставить связанными и вызвать полицию. За подобные выходки им придется надолго задержаться в полицай-дирекции… нет, отпадает, увы. Женщины могут описать внешность Бестужева, кто-то в тайной полиции может догадаться и сопоставить — а поезду, даже экспрессу, еще довольно долго придется ехать по территории Австро-Венгрии, мало ли что может прийти в голову здешним интриганам. Новой фамилии Бестужева они не знают, но в два счета поступят так, как он сам бы на их месте: разошлют описание внешности на все пограничные станции, и угодишь, как кур в ощип. Надо полагать, та интрига вокруг эрцгерцога еще далека от завершения… В общем, как ни грустно, этих скотов придется отпустить восвояси…
— Собирайтесь, — велел Бестужев непререкаемым тоном. — Вам здесь больше нельзя оставаться…
ГЛАВА ПЯТАЯ
ВОСТОЧНЫЙ ЭКСПРЕСС
В особняк профессора Клейнберга Бестужев входил, обуреваемый сложными чувствами. Быть может, ради пущего душевного благородства стоило бы притвориться перед самим собой, будто он испытывает некоторый стыд. Однако в глубине души он знал, что дело совсем в другом: он боялся быть вышвырнутым за дверь в первый же миг, а следовательно, и не получить нужной информации. Все-таки его профессия, будем самокритичны, не особенно и располагала к душевному благородству…
Все та же суровая и строгая фрау Эльза провела его знакомой дорогой в лабораторию. Вот только на сей раз загадочные устройства выглядели холодными и мертвыми, они не извергали искры, не гудели и не потрескивали, даже канифолью не пахло. Похоже было на перерыв в ученых занятиях.