Дело было, разумеется, не во внешнем облике и неприятных манерах. Даже без откровений Гартунга сразу становилось ясно, что этот тип — прохвост высшей марки, нимало не обремененный, хотя бы намеком на идейные убеждения и мораль. Ироничный парадокс в том, что с точки зрения жандарма такие вот беспринципные хлыщи в работе гораздо предпочтительнее любого интеллигента — или субъекта с претензиями на интеллигентность. Ибо частенько случается, что заагентуренный интеллигент по обычаю этой разновидности рода человеческого начинает биться в моральных терзаниях касаемо своего «падения», то бишь сотрудничества с Охранным. И давно уже офицеров наставляют, чтобы зорко следили за подопечным, не пропустили момент психологического надлома и постарались в этом случае с агентом навсегда разойтись. Потому что в нескольких печальных случаях доходило даже до убийства опекунов…
В другом таилась неприязнь… Серж практически с самого начала принялся выплясывать, как это именуется меж своих. То и дело употреблял выражения вроде «наша работа», «наши задачи», «наши офицеры» — с таким видом, что становилось ясно: он себя искренне полагает равным с офицерами Охранного. Именно так: держится, словно является не заагентуренным скользким типом, а кадровым полноправным офицером или сотрудником в гражданских чинах. Это-то Бестужеву и не нравилось категорически: кроме писаной, существует еще и неписаная Табель о рангах, секретный сотрудник должен четко осознавать, что все же не ровня он своему курирующему чину… Вслух об этом практически никогда не говорится — разве что в тех случаях, когда агент ведет себя вовсе уж развязно и его следует незамедлительно осадить — но обычно подметка прекрасно осознает неписаную Табель, незримый рубеж…
Дошло даже до того, что Серж пару раз бесцеремонно назвал Бестужева попросту «ротмистром», с такой интонацией, словно и сам носил золотые погоны. Бестужев и это кротко стерпел, он всего лишь кивнул на спину извозчика — на что Серж беззаботно заявил, что «этот мизерабль» по-русски не понимает ни словечка, а во французском языке слова «ротмистр» применительно к офицерским чинам не имеется, так что можно вести себя совершенно свободно. Это было заявлено с той самой веселой, чуть ли не детской наглостью, так что Бестужев… ну, нельзя сказать, чтобы чуточку стушевался, однако попросту не мог сообразить, с помощью какой стратегии и тактики этой развязности противостоять… Разумеется, вслух он своего неудовольствия не высказывал, даже намеками: как-никак это был секретный сотрудник, причем действительно, не соврал Гартунг, особо ценный. Еще когда они прогуливались пешком по красивейшему парку Трокадеро, Серж дал великолепную раскладку по революционной эмиграции в Париже: партии и самые яркие их представители, взаимоотношения меж различными течениями, главные конфликты, их суть и основные персоналии, вражда и дружба, даже взаимоотношения характера вовсе уж интимного, а также планы на будущее. Умен был, шельмец, и высокое свое содержание, Бестужев убедился, отрабатывал отлично. А потому приходилось, стиснувши зубы, терпеть его выходки, за иную из которых человек сторонний был бы осажен резко, жестко и незамедлительно. Что тут поделать — ценный агент… Еще полковник Зубатов, коего Бестужев, к искреннему сожалению своему, уже не застал в рядах, учил, что с ценным агентом следует обращаться, словно с любимой женщиной: беречь его, как зеницу ока, сносить все капризы и завышенные требования, пылинки, черт бы его побрал, сдувать с величайшим тщанием… Специфика работы-с, хотя порой на ум и приходит простое мужицкое: «Так бы и вмазал по сопатке!» Увы, увы, этого удовольствия жандармский офицер сплошь и рядом лишен, остается только чуточку завидовать полицейским чинам, чьи взаимоотношения с агентурою лишены и намека на хорошие манеры, взять хотя бы незабвенного пристава Мигулю…