Проявление снисходительности по поводу ее роли в побеге Ламонта тоже не даст никакого эффекта. Лесть вызовет у нее лишь презрение. Пожалуй, единственный способ чего-то от нее добиться — это сказать правду.
— Миссис Эверет, — начал он, — у нас достаточно доказательств, чтобы Джеральда Ламонта приговорили к смертной казни, но я не удовлетворен имеющимися уликами. Пока что мне не удалось уличить Ламонта во лжи, и существует, хотя, признаюсь, очень малый, шанс, что он невиновен. Ни один суд присяжных в это не поверит. Его история выглядит чрезвычайно неправдоподобной, и на суде, да еще в чужом изложении, она покажется сплошной выдумкой. Думаю, если бы у меня было больше фактов, то это поколебало бы чашу весов, — либо в одну, либо в другую сторону. Поэтому я у вас. Если он не виноват, то дополнительная информация будет способствовать его оправданию. За этой информацией я и пришел.
Она не отвечала, словно пытаясь за словесной шелухой определить, что у него на уме.
— Я сказал вам правду, — добавил Грант. — Хотите верьте, хотите — нет. Можете не сомневаться: меня привело сюда вовсе не сочувствие Ламонту. Речь идет о моей профессиональной чести. Пока остается хоть малейшее сомнение в виновности подозреваемого, я обязан заниматься этим делом.
— Что именно вас интересует? — спросила она.
Это походило если и не на полную капитуляцию, то определенно на стремление к компромиссу.
— Первое: какие письма обычно приходили на имя Соррела и откуда?
— Они приходили, но не часто. У него было мало друзей.
— Попадались ли вам среди них такие, которые были надписаны женским почерком?
— Попадались, хотя довольно редко.
— Откуда они приходили?
— Думаю, они были местные.
— Что за почерк?
— Крупный, с округлыми буквами.
— Знаете ли вы, кто эта женщина?
— Нет.
— И как давно стали приходить ему эти письма?
— Очень давно. Не помню, с каких пор.
— И за все это время вы так и не выяснили, кто их пишет?
— Нет.
— Приходила ли эта женщина к нему сюда?
— Ни разу.
— Как часто поступали письма?
— Очень редко. Раз в полтора месяца, а может и того реже.
— Ламонт утверждает, будто Соррел был скрытным человеком. Это так?
— Не то чтобы скрытным, скорее ревнивым. Я хочу сказать, ревнивым к тому, что ему было дорого. Когда ему что-то сильно нравилось, он старался хранить это при себе и никому не показывать, понимаете?
— Как влияли письма на его настроение — становился ли он веселее или, наоборот, расстраивался?
— Ничего особенного я не замечала. Он от природы был молчаливый.
— Скажите, вы раньше видели вот это? — спросил Грант, доставая и открывая бархатный футляр.