Скрипнула дверь — за каким-то полотенцем в горницу, где стояла скамья, забежала мамка. Жалостливо глянула на дергающееся под тяжелыми ударами тело дочки, но перечить деду и не подумала. Порет — значит надо. Успела еще заметить, что лежит девчонка в майке — значит, дед не шибко сердится, значит, Динке не так уж крепко и достанется. Хотя двадцать пять штук пряжкой — все равно не сахар.
Как раз об этом сейчас, удивительно отстраненно, словно и не о самой себе, думала и Динка. «Думала» — странно сказано: скорее, отдельные мысли искорками мелькали между еще более яркими вспышками жаркой и тяжелой боли на попе. Снова и снова задавливая в себе рвущийся стон, девушка выдергивала зад из-под пряжки и благодарила судьбу за трех уток: если бы дед сейчас вот так же бил спину, вынести наказание было бы сто крат тяжелее.
Она еще не забыла, как порол ее дед за утопленный в озере патронташ. Тогда он даже молчаливо простил ей отчаянные стоны, потому что удержаться и не стонать, когда на девичьей спине уже нет живого места — на четвертом десятке пряжек, было просто нельзя. В тот раз он забил Динку едва не до обморока, решив не растягивать порку на два раза, а сразу же всыпать девчонке все приговоренные восемьдесят ударов.
А сейчас и вправду было полегче — если не думать о том, что снова взлетел вверх ремень, снова описывает дугу эта чертова медная железяка и через мгновение… О-о-ох!!! — снова раскаленный добела гвоздь глубоко-глубоко вонзается в тело, сводит судорогой боли от колен до лопаток, тут же растекаясь белым пламенем по бедрам, каплями расплавленного металла скользя между избитых половинок…
Динка не считала ударов — впрочем, она и никогда этого не делала. При очень уж строгих наказаниях, особенно если пороли в присутствии домашних, дед обычно назначал кому-то «вести четки», но саму Динку вслух отсчитывать удары не заставлял. А что она там думает и как считает «внутри себя» — его не волновало. Хоть по четвертинке удара отсчитывай, хоть десятками складывай — все одно, получишь сполна и безо всякой жалости.
Когда в очередной раз не последовало вспышки боли, девушка настороженно и медленно расслабилась. Она не спешила окончательно перевести дух — бывало, что дед просто менял руку или подтягивал поясок на рубахе: распустишься, губки сдуру бантиком сложишь, а тут снова прутьями или как сейчас пряжкой — р-раз!‚ а при такой расслабухе даже обычная розга кнутом покажется!
Нет, на этот раз и взаправду — все. Стукнула о бревенчатую стену пряжка, качнувшись на убранном на гвоздь ремне. Скрипнула половица, тяжелая ладонь деда пришлепнула багровый и какой-то бугристый от порки зад: