Все было давно известно, и возле деда Динка стояла лишь «для порядку», ожидая его слов. Их, как всегда, было немного:
— Черти под руку дергали, что ли? Восемь выстрелов извела, мазила безрукая! Э-э-х… — сокрушенное покачивание головы.
— Сама знаешь, чего и как… Пять лишних патронов да по пять горячих — иди, девка, на грешное-то место…
Деланно покряхтывая, поднялся и вышел за ней следом. «Грешным местом» в их большом, еще прапрадедом рубленом доме, называлась тяжеленная, из лиственной плахты, вместо ножек на толстенных чурбаках, широкая лавка. Все было привычно и обыденно — ни особого страха, ни обиды, ни протеста. Механическим, отупляющим распорядком…
Динка правила знала туго: дед еще только вошел в дверь, задевая за косяк широкими, вовсе не опущенными книзу плечами, как она уже заканчивала «раздевку» — куртка и плотные штаны-стеганки лежали на сундуке, остальное так же быстро и деловито ложилось сверху. Когда на девушке осталась коротенькая, ну едва до пупка, майка и синие тонкие трусишки, дед проворчал:
— Три утя тож неплохо, потому майку не сымай. Спину да плечи пороть не буду.
И то хорошо, подумала Динка, сдергивая с бедер трусики. Сверкнув круглым голым задом, привычно улеглась на скамью, вытянулась. Опустила между рук голову, так же привычно и плотно сжала губы: вот уж чего дед на дух не выносил, так это всяких визгов и писков. Хуже этого только руками прикрыться — но за это разговор бывает особый, да и давненько уже Динка не имела такой глупой привычки, руками сучить не по делу…
Лежала, ждала. Вот зашуршал снятый со стены ремень. Сейчас дед неоторопливо мотает его конец на руку, отсчитывая обороты. Если пять — значит, хвост будет короткий, терпеть легче. Если трижды обернет — значит, хвост едва не в метр, чуть-чуть за потолок не цепляет с размаху. Тут терпеть куда трудней. Ну, сегодня серединка на половинку: в четыре оборота на кулаке… Динка плотнее устроилась на скамье, и не вдохнула, а наоборот, выдохнула: чтобы ненароком при первом же ударе не охнуть.
Не охнула, молодец, хотя тяжелый удар плотно припечатал голый зад к скамье: дед руку никогда не сдерживал, порол с плеча. Дернувшись, Динка плотнее сжала губы и чуть-чуть, почти незаметно, приподняла над скамьей бедра: если бы секли розгами, то и не надо было бы. Но за патроны и прочие лишние расходы дед порол только пряжкой. Медный квадрат с двумя язычками оставлял на теле сине-багровые, тут же вспухающие следы, резко видные даже на фоне красных полос от кожаной части ремня. Порол дед умело, по очереди впечатывая пряжку то по левой, то по правой половинке зада, а Динке оставалось только вздрагивать, ежить плечи и напрягать ноги под одурело горячими ударами.