…Деда часто любил говорить: «Я те не прафесар, лекцев читать не буду, заголяй зад да знай себе постанывай!». Маринка послушно заголяла и постанывала — когда коротко и тихо, когда отчаянно захлебываясь долгими стонами. А «прафесар» выписывал на девчонке полосочки науки — то узким ремнем, то распаренной гибкой лозой, то змеиным языком недлинной тонкой плети.
И тут все без долгих «лекцев» обошлось, да и чего говорить, когда и так все наружу? Пашка примостился в углу на коленках, спрятав-зажав между ладоней орущее от напряжения хозяйство, окаченная ушаткой холодной воды Маринка — в струночку прямо посреди мыльной, на полу, и огоньки свечек туда-сюда, туда-сюда: от каждого взмаха дедовой руки. В кулаке зажата розга — но не та тройка торопливых прутиков, что Маринка из веника для Пашка дернула, а домашняя, из кадушки, для девкиного зада загодя припасенная и как надо вымоченная — жадно голый зад лижет, пухлый рисунок сразу прочерчивая, кожу зазря не рвет, а ума — ого-как прописывает!
С перепугу и от того, что так не к месту застукали, первый пяток хлестких ударов Маринка отлежала сгоряча — как недавно Пашка, едва чувствуя боль от розог. Но то ли дед начал сечь сильней, то ли прутья, наконец, хорошо «пробрали» зад, но после очередного Маринка выгнулась, подтянула ладони к лицу и глухо, коротко застонала.
— Ишь, бесстыдные свои гляделки прикрыла… — проворчал дед, отмахивая назад мокрые прутья. — Ничо, мы так лозы пропишем, что ты их наоборот выпучишь! Вот-та!!!
— М-м-м… — стон Маринки и почти неслышный, но почти хором — нутряной стон Пашки: ой, как она изогнулась! Как повела бедрами! Как хочется погладить плечи или вот их, сжатые от боли, но все равно круглые и такие красивые половинки!
— Ничо… выпучишь… — мрачно приговаривал дед, выхлестывая то сжатый от боли Маринкин зад, то прописывая ума поверх стройных сильных ляжек, то прочерчивая следы слегка наискось по гибкой спине. — Ты, кавалер хренов! — бросил взгляд на Пашку, подтягивая кальсоны с огромными желтыми пуговищами. — Подай свежих розог! Да штаны надень, торчишь… стручок недозрелый!
Пашка двумя росчерками пули слетал-вернулся, на ходу подтягивая наспех насунутые штаны и панически боясь вовсе не того, что свежие прутья могут засвистеть теперь и на нем, а того, что Маринкин дед выгонит его на фиг, прервав эту волшебную картинку извивающейся на голом мокром полу мокрой голой красавицы.
Стегать справа дед больше не стал — чтобы не порвать Маринке задницу — а зайти с другой стороны было не с руки: баня тебе не сарай, тут и замахнуться мудрено, а уж с плеча девке всыпать и вовсе никак. Ничо, мы умеючи…