В «Стёжках-дорожках» я приводил слова Померанцева, а в «Комментарии» напоминал о них: «Если у человека за всю жизнь не было врагов, то он – обыватель, не пожелавший стать гражданином. У того, кто борется за справедливость, враги обязательно появятся». Но в том-то и дело, что здесь перед нами совсем другой случай. Я одно время преподавал в институте, где сегодняшний юбиляр был ректором. Могу засвидетельствовать, сколько было у него недоброжелателей. Как раз из-за его гражданской позиции, которую он не скрывал и которую они не переносили. Вслух, разумеется, об этом никто не говорил. Но по углам шептались. Как радовались они, когда он ушёл! Правда, его преемник, тоже приглашённый теперь на этот юбилей, стразу показал, что такое начальственная грубость, недоброжелательство, мстительность. Что заставило некоторых затосковать о свободных нравах, царивших при моём товарище. Но увы! Пришлось подстраиваться под стиль нового начальника!
Я бы понял ещё, если б приглашение недругов моего приятеля разделить с ним трапезу шло от слабости его характера. Но слабость он никогда не выказывал. Наоборот. Всегда был твёрд и решителен, когда речь шла о принципах.
Захотелось уподобиться коту Леопольду: «Ребята! Давайте жить дружно!»? А для чего? Идейных противников этим не вдохновишь. Кровожадных в вегетарианцы не завербуешь!
Так что же это? Сентиментальность? Скорее всего.
Мне это очень знакомо. Я уже говорил о том, что, выпивая, начинаю любить своих собутыльников. Вот уж воистину: с пьяных глаз могу обнять классового врага. Теперь-то я осторожничаю, выбираю, с кем пить. Да и не так много пью, как раньше. Но что было, то было! Особенно в доме моего бывшего дружка Вадима Кожинова, у которого за столом сходились подчас весьма далёкие по своим воззрениям люди. Или в ресторане Центрального дома литераторов, где водка лилась рекой, а пьяная душа жаждала общения.
Мы с братом Аликом, далёким от литературного мира, нередко оказывались в ресторане ЦДЛ и почти никогда не останавливались на одной бутылке водки. А литра на двоих было всё-таки многовато. Вот и получалось, что к концу вечера за нашим столиком кто только не оказывался. Порой дело шло к закрытию, официантки убирали уже соседние столики, а к нашему всё подсаживались знакомые и полузнакомые.
Неуютно было чувствовать себя, когда подходил к тебе твой вчерашний или позавчерашний собутыльник. Он, улыбаясь, жал тебе руку, жал руку Алику, Алик лучился в ответ, а я с ужасом опознавал в подошедшем графомана-черносотенца, делал незаметные знаки радушному Алику, чтобы тот не приглашал гостя за стол, и отваживал настроившегося подсесть к нам человека: хотим, дескать, обсудить кое-что вдвоём. Тот понимающе кивал, но на протяжении вечера не раз появлялся в зале, поглядывая на нас, явно надеясь на повторение веселья.