Вот как потом вспоминал П. Мельников окончание этого приятного путешествия:
«Дощаник от услонского берега круто поворотил к Бакалде. Казань стала перед нами, как на ладони.
— Где университет? Где университет?? — в один голос спросили мы Александра Васильевича Савельева.
— Вон, направо от тех башен, видите на горе белое здание? Это университет.
Мы невольно сняли фуражки. Я всегда был нервным мальчиком: у меня слезы выступили на глазах; с каждым взмахом весел яснее и яснее представлялись глазам нашим университетские здания. Будто растут, будто ширятся, будто простирают они к нам материнские объятия, и что-то вещее запело духовным ушам моим: «Сюда, сюда! здесь просвещение, здесь благо!»
И этот почти молитвенный восторг перед храмом науки переживали многие молодые люди той поры, потом восторг угаснет, начнутся университетские будни, но не угаснет культ науки и знания. И не случайно, что во второй половине XIX века в России появится так много выдающихся деятелей культуры и науки.
П. Мельников, сдав успешно вступительные экзамены, поступил на словесный факультет Казанского университета, ректором которого был Н. И. Лобачевский. К тому времени сместили с поста попечителя Казанского учебного округа печально знаменитого М. Л. Магницкого. «Преемнику Магницкого, Мусину-Пушкину, Казанский университет много обязан, — писал впоследствии П. Мельников. — Он, в продолжение более чем двадцатилетнего управления округом, восстановил университет и довел его до такого состояния, в каком он не бывал ни прежде, ни после». И хотя сам М. Н. Мусин-Пушкин не отличался особой прогрессивностью взглядов, но при нем Казанский университет сумел подобрать очень сильный преподавательский состав и снискать репутацию одного из лучших учебных заведений страны.
С особой теплотой П. И. Мельников вспоминал преподавателя русской словесности Григория Степановича Суровцева, беззаветно любившего отечественную литературу и умевшего привить к ней любовь студентам. Навсегда остался в памяти П. И. Мельникова тот день, когда Суровцев взошел на кафедру, поднял вверх руку с листком «Русского инвалида» и громко сказал: «Встаньте!» Мы встали, с изумлением глядя на профессора. Дрожащим от волнения голосом, в котором слышались горькие задушевные слезы, он прочел известие — всего несколько строк. Живо помню первые слова его: «Солнце нашей поэзии закатилось — нет более Пушкина!» Аудитория ахнула в один голос, послышались рыдания… Сам профессор сел и, склонив на кафедру седую, как серебро, голову, горько заплакал… Прошло несколько минут, он встал и сказал: «Князь русских поэтов во гробе. Его тело везут из Петербурга куда-то далеко. Быть может, оно еще не предано земле. При не закрытом еще гробе Пушкина, как сметь говорить о русской словесности! Лекции не будет — пойдемте молиться!»