Дом безмолвствовал. Один только раз отдалённый бой часов остановил поэта на лестнице – без четверти два. Патрик вошёл в спальню, где горел ночник и призывно белела разобранная постель, на которой вальяжно развалились его любимый халат и ночная сорочка. Поэт принялся было лениво раздеваться, потом передумал. На лестнице послышались шаги Даймона, несущего поднос с вожделенным бокалом. Патрик сделал глоток, согревая продрогшую грудь и знаком остановил старика, направлявшегося к двери, чтобы принести грелку.
– Мне нужно кое о чём с тобой поговорить. Присядь-ка.
Удивлённый слуга опустился на краешек мягкого тонконогого стула. На его лице ясно читалась тревога. Он хорошо сознавал, что стареет и теряет сноровку.
– Я хочу, чтобы ты оказал мне одну услугу, Даймон. Ты честный человек и умеешь хранить секреты, поэтому я доверюсь тебе. Правда, тебе может придтись трудно – физически…
Даймон выпрямился и расправил плечи.
– Я ещё крепок, господин. Скажите, чем я могу послужить вам, и я всё сделаю!
Патрик оценивающе взглянул на старика, хотя выбора не было и он давно уже всё для себя решил.
– Ты можешь ездить верхом без седла?
– Да, хозяин. И ведь у нас есть запасное седло, оно висит в сарае, и я его чищу каждую неделю…
– Правда? – у поэта слегка отлегло от сердца. – Вот как ты, оказывается, предусмотрителен, старый хитрец!
Слуга довольно хмыкнул.
– Тем лучше. Знаешь ли ты в лицо молодого герцога Вальтера?
– Глухого мальчика? Сына его светлости? Конечно, кто же его не знает!
– Очень хорошо. А бывал ли ты в Р.?
Старик пожал плечами с небрежностью человека, которого спросили о том, умеет ли он дышать.
– Я – отставной сержант, господин. При батюшке его светлости, нынешнего герцога Оттона, мне с моими молодцами довелось ловить по здешним лесам разбойничьи банды. Да и потом я не раз бывал в тех краях…
– Тебе нет цены, старик! – Патрик положил руку на плечо Даймону, и тот, довольный, зарделся, как девушка. – Итак, слушай меня. Ты немедленно поедешь в Р.. Если на заставе тебя о чём-нибудь спросят, не говори, что твой господин – я. Солги что-нибудь, Бог простит: ведь ты делаешь это ради меня и ради его светлости… Езжай в Р., пристройся на постоялом дворе и жди.
Поэт не вдавался в подробности того, зачем всё это, но Даймон, похоже, и сам смекнул, что к чему.
– Видать, у его светлости герцога Оттона плохи дела? – спросил он сочувственно.
Патрик не ответил, едва сдержав вздох.
– Ступай седлать коня, старина, – приказал он, подошёл к бюро, вынул из ящика чистый лист бумаги, достал коробочку с металлическими перьями, выбрал одно и стал быстро писать. У него не было времени ни на долгие объяснения, ни даже на обычную вежливость. Он знал, что его записки сродни военным приказам, а не просьбам, но надеялся, что Джеле всё поймёт. Сложив письма, поэт запечатал их сургучом, оставив на вязкой, быстро застывающей массе оттиск своего единственного перстня – грубоватой серебряной безделушки, которую он когда-то изготовил собственными руками, служа подмастерьем у ювелира. Потом достал один из двух своих пистолетов, проверил его, зарядил…