Если б вы знали, чего мне стоило заставить отца написать герцогу по поводу вашей оперы… И это несмотря на то, что всем вокруг было известно, кому она посвящена, и все, даже подлая чернь, сплетничали за нашими спинами!
Между прочим, однажды я даже приезжал в С., чтобы вас пристрелить. Но Оттон как-то пронюхал об этом, и меня на год выслали из столицы. Теперь вас вряд ли хватятся. Всем известно, что Эдвард к вам не слишком расположен. При дворе решат, что вы уехали, не дожидаясь, пока вас вышвырнут за дверь.
Патрик знал, что граф говорит правду. Мариэнель может заподозрить неладное, но здравый смысл, несомненно, подскажет ему, что наводить справки поздно и небезопасно.
Поэт стоял, оцепенев перед открывшейся бездной. Из глубоких глазниц Адвахена смотрела смерть, и в ней не было ничего привлекательного или чарующего. Острота ощущений не радовала, триумфального вознесения на небо не предвиделось. Это было именно то, что в мыслях о смерти страшит больше всего: могила, вырытая в сырой холодной земле, зябкий льняной саван, комья мокрой глины на крышке гроба – и вечная тьма.
– Вы – глупец, – негромко сказал Патрик, усилием воли заставляя себя смотреть прямо в чёрные провалы под надбровными дугами. – Даже если я умру, ваша душа будет продолжать гнить от ненависти. Даже если вам удастся распихать по своим подвалам весь мир, это не вернёт вам покоя, потому что та, которую вы так ненавидите, уже вам не подвластна.
Уголок рта Гельмута дёрнулся и пополз вверх в жуткой усмешке. Кровь снова начала сочиться из свежей ранки, граф машинально промокнул её платком.
– Вы никогда не знали, что такое власть, господин поэт. Держать женщину в объятиях, когда она стонет от желания – это не власть. Власть – значит видеть, как её глаза затягивает смертная пелена, и знать, что ты мог бы разжать руки и подарить ей жизнь, но не хочешь этого делать.
Патрик рванулся к нему. Движение не было осознанным, скорее оно было воплем тела, много лет тосковавшего по утраченной любви и ощутившего рядом виновника своей потери. Поэту казалось, что его бросок был стремительным, но враг оказался проворней и гибче. Патрик с размаху ударился грудью о массивный стол, на его затылок обрушился сильный удар, и стихотворец сполз на пол, на несколько мгновений перестав видеть.
– Теперь, я уверен, вам будет о чём вспоминать в вашем долгом заключении, – голос графа дрогнул, выдавая ликование.
– Безумец, – проговорил Патрик, с трудом отрывая спину от боковой поверхности стола. – Проклятый безумец!
– Проклинай меня! Да, проклинай меня – там, в темноте! И пусть твой желудок скручивает голод, и тело гниёт в сырости, а глаза жжёт от бессильных слёз! Проклинай меня – и молись, чтобы Бог прибрал тебя поскорее!