Когтев молчал. Сейчас, когда разговор с Лисом остался позади, Михаил Михайлович уже не был так спокоен, как прежде. Лисицын, разумеется, выложил всё, что знал. Но ведь могло быть нечто такое, что ему было неизвестно. Например, этот мент по фамилии Романов запросто мог уже забрать Ксению с дачи. Зачем ему упускать такой случай?
Когтев молчал. Временами водитель поднимал глаза к зеркальцу, что-то спрашивал, но видел каменное лицо хозяина и обрывал себя. Когтев молчал. Былая уверенность покинула его. В голове закопошилось то, что он всегда называл ерундой. Всплывали разрозненные картинки из далёкого детства.
Он вырос в обеспеченной семье, но никогда не знал, что такое семейный уют, покой, радость – одним словом, никогда не знал семейного счастья. Отношения родителей были холодными, как сталь брошенного в снег тонкого клинка. Обладая богатым воображением, Миша всегда представлял отца и мать стоящими друг против друга, а из их ртов, глаз и даже раскрытых ладоней вытягивались металлически-синеватые стержни, спицы, иглы, которыми они норовили проткнуть друг друга. Ревность была воздухом семьи. Ревность и буйно проросшая на её почве молчаливая ненависть. Однажды Миша стал свидетелем того, как отец возвратился с деловой встречи сильно пьяный. Войдя в спальню, он шагнул на кровать, не снимая блестящих башмаков и строгого синего костюма, и сдёрнул одеяло со спящей матери. На самом деле мать не спала (Миша знал это точно), она ждала возвращения мужа, чтобы встретить его привычной сценой безмолвного упрёка. Отец не стал дожидаться сцены и первым ринулся в атаку.
– Спишь, что ли? А давай поговорим!
– Отстань.
– А это видела?
Отец спустил брюки и рухнул на кровать. Мать сдержала его падение руками, но он всё же придавил её своей массой. Послышалась возня, назойливый скрип пружин. Миша ночевал в те дни в родительской спальне, так как сильно простыл и нуждался в постоянном догляде. Из-под натянутого на голову одеяла он видел, как отец сильно раздвинул материнские ноги, развалил своими обнажёнными ляжками её колени и стал грузно плюхать задом вверх-вниз.
– Кроме этого, ничего тебе и не нужно от меня, – услышал Миша сдавленный голос матери.
От прозвучавших слов в животе у него вздулся ледяной ком. Мать произнесла это слово! Гадкое, мерзкое, вонючее слово, которое вместе с другими словами из этого ряда относилось к категории отвратительных. Эти слова были запретными, их произносили на улице люди низшего сорта, люди опустившиеся, люди-нелюди. И теперь он услышал такое из уст матери! Всё остальное уже не имело значения. Мир перевернулся с ног на голову. Правда оказалась не такой, какой её пытались представить Мише. Она имела совершенно иное лицо. Она пользовалась не одним, а сразу десятком или сотней раздвоенных змеиных языков. Правда была ложью. Всё, что от Миши скрывали, всё, что называли недостойным, всё, что было нельзя, это всё вдруг стало настоящим, допустимым, досягаемым, всё это можно было увидеть и даже пощупать.